Руны - [95]

Наконец она ушла, и жених с невестой остались одни. Гильдур заняла свое место у окна, но не взялась за работу, как обычно, а сидела молча, сложив руки. Бернгард подошел к ней; он был недоволен, что может переговорить с ней с глазу на глаз о том, что привело его сюда, хотя, в сущности, говорить было не о чем, так как его решение было бесповоротным. Но ведь Гильдур еще ничего не подозревала; она не могла знать, что пережил он прежде, чем принял такое решение, да Бернгард и не допустил бы ее вмешательства. Он понимал, что ей трудно будет перенести этот полный переворот в их планах на будущее, с этим уже ничего нельзя было поделать.

— В последние дни я не мог прийти к тебе, — начал он. — Надо было покончить с кое-какими важными делами, отчасти касающимися и тебя. Вероятно, ты знаешь, что у меня был дядя?

— Знаю, — односложно ответила Гильдур.

Действительно, весь Рансдаль уже знал, что министр с пристани поехал с племянником в Эдсвикен и провел там несколько часов. Нo молодой человек напрасно ждал от невесты расспросов по поводу этого действительно поразительного события, и ему волей-неволей пришлось продолжать:

— Мы помирились. Разумеется, первый шаг сделал я, но его отношение к этому шагу окончательно примирило нас. Я был неправ, видя в нем только чопорного, строгого опекуна. Вчера, когда мы с ним, наконец, покончили с нашей давнишней враждой, он обнял меня как отец.

— Могу я, наконец, узнать, о чем вы говорили? — спросила девушка.

— Конечно! Для этого я и пришел, — поспешно ответил Бернгард. — Дело касается прежде всего меня, но ведь мы с тобой скоро станем мужем и женой. Наша свадьба будет в день рождения твоего отца, и мы поселимся в Эдсвикене. Зиму я проведу с тобой, но потом тебе придется остаться одной на довольно продолжительное время, потому что я решил… опять поступить на службу в германский флот.

Бернгарду нелегко было произносить эти слова, ведь они означали отречение от всего, за что он так упорно держался здесь, в Рансдале.

Если бы Гильдур стала упрекать его, даже противоречить, ему выло бы легче; но упорное молчание, с которым она встретила его признание, смутило его, и он не совсем уверенным голосом спросил:

— Ты не ожидала такой новости?

— Такой — нет!

— Все равно, я должен сказать тебе это. Я ошибался, когда думал, что то, что я выбрал, могло наполнить всю мою жизнь. Я вырос здесь, среди неограниченной свободы, и, когда мне пришлось подчиниться строгому воспитанию, Рансдаль стал казаться мне олицетворением этой свободы; я забыл, что у взрослого мужчины ощущения не такие, как у пылкого, необузданного мальчика. Кто пожил в том мире, того он держит тысячам невидимых нитей и тянет к себе, назад, если попытаться уйти из него. Я знаю это из опыта!

Глубокий вздох Бернгарда и его внезапно загоревшиеся глаза говорили о том, как сильно тянуло его в тот мир. Гильдур только взглянула на него; ее взгляд показался жениху таким же загадочным, как перед этим и ее тон; но в нем был упрек, и Бернгард принялся успокаивать ее.

— Конечно, я не собираюсь отрывать тебя от твоей родины, ведь я знаю, как ты к ней привязана. Когда я буду уезжать, ты будешь чувствовать себя в Германии чужой и бесконечно одинокой. Ты будешь жить в Эдсвикене, как моя милая, верная хозяюшка, возле отца, в привычной обстановке и ждать меня домой после каждого плавания. Ведь здесь живет много семей, из которых мужья и братья надолго уходят в море, а домой возвращаются только погостить. И маленькой избалованной Инге придется примириться с этим, раз она выбрала себе в мужья моряка, а моя умная, рассудительная Гильдур и подавно примирится, не правда ли?

— Нет! — жестко и холодно произнесла Гильдур.

— Ты говоришь весьма решительно, — раздраженно сказал Бернгард. — Такого ответа я никак не ожидал, когда шел сюда, чтобы обсудить с тобой дело…

— Которое давно уже решено, — перебила его девушка. — Ты все обсудил с дядей, может быть, еще с… одним человеком, а я, кого это касается больше всех, узнаю об этом последняя. Ты ставишь меня в известность, и ничего больше.

Упрек был справедлив, но молодой человек только пожал плечами.

— Тебе так обидно то, что не ты была моей первой поверенной? Дядя был глубоко оскорблен мной, а потому имел право раньше всех узнать о моем решении.

— И он один узнал о нем? Больше никто?

Бернгард молчал; он вспомнил ту лунную ночь в Альфгейме. Голос, заставивший его отбросить сомнения и принять решение, не был голосом его невесты. Он не умел лгать и потому молчал.

Губы Гильдур задрожали; она поняла его молчание и по-прежнему жестко спросила:

— Кто внушил тебе это решение? Министр?

— Какой странный вопрос! И что вообще означает вся эта сцена? Я не узнаю тебя сегодня!

Он действительно не узнавал своей тихой, серьезной невесты, которая теперь поднялась с места и остановилась перед ним. Он только сейчас заметил, до какой степени она бледна, как энергично, почти сурово сжаты ее губы, и только сейчас понял, что речь идет о чем-то гораздо более серьезном, чем обида.

— Когда мы обручились, ты сказал мне, что любишь меня, — продолжала она. — Можешь ли ты повторить это теперь, при той, которая приходила тогда сюда… при невесте принца Зассенбурга?