— Глаза нимфы! — сказал он со страстной нежностью. — Курт был совершенно прав, и, может быть, я потому и люблю их так сильно, что в них есть что-то родственное нашей стихии, нашему прекрасному, гордому, свободному морю. Оно пугает и в то же время манит, непреодолимо влечет к себе. Так и твои глаза, Сильвия!
В эту минуту открылась дверь, и вошел министр.
— Ну, надо расставаться, дети! — напомнил он. — Слышите? Сейчас дадут сигнал, чтобы посторонние уходили. Поезжай Богом, Бернгард, и возвращайся благополучно домой. Ты получишь жену, а вдобавок найдешь и отца, — и он обнял племянника.
Бернгард еще раз страстно прижал к груди невесту, и они пошли наверх.
На палубе они простились как родственники. Пока Бернгард провожал Сильвию к трапу, Гоэнфельс обменялся рукопожатием с капитаном.
— Поручаю его тебе, Вердек! — сказал он вполголоса. — Побереги его для меня!
— Убережешь его! Он делает только то, что взбредет в его упрямую голову. Немало хлопот и горя наделал нам этот бедовый малый своим безумным стремлением к свободе, но, я полагаю, он получил хороший урок и теперь уже не уйдет от нас, хотя его нужно держать в узде. Но зато потом еще порадует тебя!
Через час «Курфюрст» снялся с якоря. Великолепное, гордое судно послало последний прощальный привет родине своими развевающимися флагами и поплыло в открытое море.
Немного в стороне от других офицеров, которые находились на палубе, стоял лейтенант Гоэнфельс и, не отрываясь, смотрел на медленно удаляющийся берег. Там, на балконе большой гостиницы, развевался белый платок; он не переставал мелькать в воздухе, пока судно не скрылось из виду. К Бернгарду подошел капитан Вердек, знавший, кого оставляет здесь молодой офицер.
— Ну, что? Небось, тесновато стало в мундире от того белого платка? — спросил он. — Ничего не поделаешь, вы опять на службе; тут уж не приходится оглядываться назад, теперь только вперед!
Бернгард поднял на него глаза, и в его голосе послышалось глубокое душевное волнение, когда он сказал:
— Господин капитан, до сих пор я не решался поблагодарить вас; вы держались далеко от меня. Могу я сделать это теперь?
— Поблагодарить? За что? — пробурчал Вердек. — Ваш дядя хлопотал, чтобы вас опять приняли на службу.
— Но вы просили, чтобы меня назначили на ваше судно, неужели вы не позволите мне даже поблагодарить вас за это? Ну так я постараюсь доказать вам свою благодарность.
Старый моряк полусердито, полуласково посмотрел на своего бывшего любимца, наконец, опять попавшего в его руки.
— Хорошо, я ловлю вас на слове; вы должны оправдать то, в чем я поручился перед вашим дядей после нашего первого плавания. Когда-нибудь вы это узнаете, и тогда помилуй вас, Бог, если вы сделаете меня лжецом!
— Я знаю.
— Вот как! Это было совершенно лишнее.
— Нет, это было необходимо. Правда, в то время ваши слова прозвучали для меня злой и унизительной насмешкой; я оттолкнул от себя будущее, которое вы мне пророчили. Но только эти слова придали мне мужество вернуться и снова показаться вам на глаза. Ними вы возвратили мне все.
Что-то похожее на улыбку пробежало по серьезному, жесткому лицу командира; он крепко сжал руку молодого офицера и сказал:
— В таком случае, Бернгард, оправдайте же эти слова!
Далеко на севере лежит пустынная, скалистая долина, окруженная обледенелыми вершинами. В зимнее время она занесена снегом, весной и осенью здесь бушуют вьюги. Дикий горный поток бешено мчится по дну, а в верхнем ее конце сверкает широкое ледяное поле мощного глетчера. Там стоит древний рунный камень, окутанный таинственной дымкой саги; странные письмена испещряют его выветрившуюся поверхность. Народ зовет их рунами судьбы. Науке не удалось еще разобрать их, но тот, кто угадает заветный час и скажет нужное слово, тому загадочная надпись станет ясна и понятна, и тот прочтет в ней свою судьбу: смерть или жизнь!