Руны смерти, руны любви - [77]

– Я старый полицейский пес, девочка, истоптал на этой службе столько пар башмаков, что уже и не сосчитать. Неужели ты думаешь, что старина Оле, делая обыск, может проглядеть такие важные улики, как машинка для тату и удавку? Проглядеть то, что он и ищет? Так может думать только кретин, вроде Йоргенсена. Сам он при свете дня не увидит белого голубя, севшего на плечо трубочисту, потому и о других думает точно так же.

Глаза Оле были полны горького недоумения. Или то было сострадание?

– Но я-то знаю, что не нашел машинку с удавкой только потому, что их там не было! Я очень добросовестно отношусь к работе, чтобы там про меня не болтали, и глаза у меня пока что хорошо видят, а голова – хорошо соображает. Когда я обыскивал берлогу Нильса, там не было ни машинки, ни удавки. И пусть меня разразит небесный гром, если это не так.

Рикке выглянула в окно. По низкому темному небу медленно плыли клочковатые серые облака. Никаких намеков на громы и молнии.

– Ребята не торопятся, – прокомментировал Оле, неверно истолковав ее поведение. – Но мы, ведь, никуда не торопимся, верно?

Рикке подумала, что она очень торопится убраться из этого чертова дома, подальше от этого чертова острова, куда ее больше никогда не заманят никакие черти, но вслух этого говорить не стала, потому что надо было дождаться полиции и пройти через все установленные процедуры.

– Нельзя было исключить, что Нильс в тот день, когда я без спросу нагрянул к нему в гости, носил свои «инструменты» с собой, но ни в тот день, ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, нового трупа не было. Не исключено, что Нильс мог взять инструменты, намереваясь их использовать, но нельзя было исключить и того, что их подбросил Хенрик. Вцепляться в одну версию, полностью пренебрегая другой – это, как ты знаешь, не в моих правилах…

От всего пережитого, да горячего сладчайшего чая впридачу, у Рикке кружилась голова, но она внимательно слушала Оле.

– Я начал осторожно прощупывать твоего Хенрика. Пошел со школы, ты же знаешь, что я люблю заходить издалека. В прошлом кроется столько всего интересного, надо только найти и связать с…

Издалека донесся звук полицейской сирены.

– Что ты откопал у Хенрика? – Рикке, торопящейся получить информацию, пришлось перебить Оле, чтобы тот не трепал языком зря, а говорил дело.

– Оплата за шестидесятичасовое обучение фирме под названием «Fünf Goldene Nadeln Tattoo Studio»[153] в Мюнхене. Вот зачем датчанину из Копенгагена учиться делать татуировки в Мюнхене, когда в Копенгагене салонов тату развелось больше, чем борделей?

– Как ты нашел меня здесь? – Рикке поставила на стол стакан с недопитым чаем.

– Сложил два и два, добавил немного интуиции и нашел. Ты как сквозь землю провалилась и не отвечала на звонки, Кнудсен тоже куда-то пропал, а в заднице моей свербело беспокойство…

Две белые полицейские машины, гудя сиренами и мигая мигалками, остановились у дома. Сирены умолкли, но мигалки продолжали мигать.

– Я уже знал, что у Кнудсена есть дом на острове Борнхольм и подумал, что вы вполне можете оказаться здесь, – успел сказать Оле, прежде чем выйти навстречу приехавшим коллегам…

Добрый Оле спас Рикке не только от Хенрика, но и от местного врача по имени Гюнтер, сорокалетнего толстяка с цыплячьим пушком на лысой голове и глазами обиженного ребенка. Гюнтер явно страдал от безделья, потому что никак не соглашался отпустить Рикке после того, как обработал все ее раны с синяками и накачал ее успокаивающим. Кончилось тем, что Оле увез Рикке под свою ответственность после того, как она в сто пятьдесят первый раз заявила, что чувствует себя хорошо и вполне способна перенести дорогу до Копенгагена в качестве пассажирки. Гюнтер поволновался насчет того, что Рикке может укачать на пароме, выдал ей в дорогу блистер с какими-то таблетками, которые Рикке сразу выбросила и, пожав губы, сказал, что если госпоже Хаардер хочется совершать рискованные поступки, то он не в силах ей этого запретить. Рикке рассмеялась ему в лицо. Это возвращение домой в компании Оле – рискованный поступок? Неужели! Вот приехать сюда с Хенриком было рискованно, даже очень рискованно, а со стариной Оле можно смело отправляться хоть куда. Потом, отдышавшись от неповторимого и непередаваемого больничного запаха, царившего во владениях Гюнтера, Рикке подумала о том, что всего лишь сутки назад точно так же рассмеялась бы в лицо тому, кто попробовал бы сказать что-то дурное о Хенрике.

Хенрик и Рикке, Хенрик и Рикке, Хенрикке… Бррр! Рикке поежилась от пробежавшего по спине холодка и свежая татуировка тотчас же откликнулась болью. Совсем несильной, ибо болевой порог Рикке от всего пережитого и обезболивающе-успокаивающих препаратов притупился. Тем не менее, сидеть Рикке не могла. Она или лежала на заднем сиденье «паджеро» Оле или стояла у перил, как сейчас, и любовалась морскими видами.

Любовалась, без какого-либо преувеличения или иронии. Если жизнь, с которой ты уже почти рассталась, дарится тебе во второй раз, то ты очень долго будешь замечать во всем, что тебя окружает, только хорошее. Свинцовое море сливается по цвету с небом, а ледяной ветер норовит отшвырнуть тебя подальше? Ничего страшного, все равно лучше, чем в Хельхейме, тем более, что в Хельхельме никто не принесет тебе горячего кофе и не капнет туда чего-то из своей фляжки. И как красиво вспениваются белые гребни волн, разбивающихся о борт парома! И вообще, это так здорово – стоять, вцепившись одной рукой в поручень, а другой в кофе, подставлять лицо ветру, посматривать на стоящего рядом Оле и понимать, что ты живешь. Живешь! Живешь! А тот, кто хотел отнять у тебя жизнь, сейчас, должно быть, греется в кипящих водах Флегетона.