Руководство для одиноких сердец - [16]

А я? Я была просто стареющим ребенком, который барахтался в своих неурядицах и все еще ждал, что начнется настоящая жизнь.

Но меня неодолимо влекло к этому человеку, словно только он один мог научить меня взаимодействовать с миром и не бояться. Он умел жить в семье, и снова подниматься после падений, и подпевать радио, будто в его жизни никогда не было печалей.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НИНА

В день моего знакомства с сестрой в Католическом приюте Коннектикута я встала в четыре утра и испекла для нее черничный пирог, чтобы она меня полюбила. Ведь когда встречаются с кровным родственником, его угощают пирогом — правильно?

Картер тоже проснулся и сидел рядом на маминой кухне, успокаивая меня. Но я заметила, что он за меня волнуется. Вероятно, он разделял мои опасения: дело может повернуться очень, очень плохо. Мы не властны над обстоятельствами.

— Может, она вообще не придет, — предположила я.

— Придет. — Он подошел ко мне и обнял.

Я долго смотрела в его глаза.

— Пирог, — спохватилась я. — Я не помню, как делать решетку из теста.

— Между прочим, — заметил Картер, — тебе вовсе не нужен пирог, чтобы завоевать любовь сестры. Тебя и так все любят. Даже мои умные, но глупые дети.

Меня ужасали его отпрыски с их вечной прохладцей ко всему на свете и той властью, которую они имеют над ним, но я не хотела говорить об этом. Я действительно несколько раз неплохо пообщалась с ними, и Индиго в конце концов перестала смотреть на меня так, словно хотела пырнуть ножом, но каждый из этих разговоров изматывал настолько, что после него мне буквально требовалось прилечь.

— Все это здорово, но задача на сегодня — расположить к себе сестру. Ни о чем другом я думать не могу.

— Да, но когда будешь охмурять ее, относись к ней как к подруге, — посоветовал Картер. — Представь, как она придет к нам в гости. Вообще настраивайся на то, что все будет хорошо, ладно?

Затем он сделал то, на что Дэн не согласился бы даже под страхом смертной казни: помог мне выбрать наряд. Я переоделась четыре раза, и Картер придирчиво оценил каждый костюм.

— Какое ты хочешь произвести впечатление? — спрашивал он. — Полагаю, ты хочешь выглядеть дружелюбной, общительной, красивой, но при этом не подавлять сестру своим видом. Я прав?

— Я хочу… я хочу одеться так, чтобы ей захотелось одолжить у меня наряд, — сказала я.

Он выбрал темно-синий шерстяной джемпер с воротником-хомутом и черные джинсы. Это было то, что надо.

— Серьги в виде колец? — предложила я. — Черные сапоги? А шарф надеть?

Он, смеясь, вскинул руки:

— Послушай, словами не передать, как я тебя люблю, но я не стилист. По-моему, единственный аксессуар, который нужен, — это пирог.

— Постой, — опешила я. — Что ты сказал?

Но тут в гостиной зазвонил его мобильный, и Картер пошел отвечать, и слава богу, потому что мне надо было вернуться к своим переживаниям, не стесненным его оптимизмом и любовью.

* * *

Ну а дальше я исполнила все свои фирменные трюки, к которым обращаюсь в особо ответственные моменты: не торопилась выходить из дома, а когда наконец вышла, то помчалась во весь опор, припарковалась наобум где-то в сугробе, стрелой выскочила из машины, держа пирог на вытянутых руках, и, что было совершенно предсказуемо, поскользнулась на обледеневших бетонных ступенях епархиального управления и шлепнулась на задницу. Потом я сидела на этих промерзших ступенях и грустно поправляла на пироге решетку, прилаживала полоски теста и так и эдак, а пирог просто дышал отчаянием.

«Веди себя спокойно хотя бы раз в жизни, — шипела я сама на себя. — Ты подошла совсем близко к тому, чтобы узнать, кто ты на самом деле. И тебя любит очень хороший мужчина и говорит, что его дети-подростки тоже, не важно, правда это или нет».

Мне хотелось остаться на месте и довести себя до полного упадка духа, но меня ждала сестра. Может быть, она будет не против поплакать вместе со мной, потому что, если честно, мне всегда приходилось лить слезы в одиночку, и настало время завести подходящую компанию.

Когда меня препроводили в святилище сестры Жермен, она уже с кем-то разговаривала. Мое сердце стучало так громко, что, казалось, все это слышали. Немедленно выяснились три факта.

Первое. В здании стояла тропическая жара — радиаторы победоносно выдыхали облака горячего и сухого пустынного воздуха. Удивительно, что у людей не плавилась плоть.

Второе. Монахиня беседовала со стоявшей ко мне спиной рыжеволосой женщиной, предположительно моей сестрой, в невероятно элегантном бирюзовом пальто и коричневых кожаных сапогах…

И третье. Когда эта дама обернулась и взглянула на меня, я чуть не уронила унылый пирог на пол. Либо католики решили злобно пошутить, либо моей сестрой была Линди Уолш, в детстве жившая в нашем районе.

— Нина? Глазам не верю, Нина Попкинс? — воскликнула она, но кровь стучала у меня в ушах так громко, что я почти ничего не слышала, только видела, как двигается розовый рот, когда Линди протянула мне руку для рукопожатия. — Нина!

* * *

Вы можете подумать, что раз мы знали друг друга, это облегчало минуту встречи. Мы росли в трех кварталах друг от друга в рабочем районе в Нью-Эшбери. Это был католический приход с массивной, внушительной церковью Святой Агнессы на углу; каждая семья посещала по воскресеньям мессу, а почти все дети учились в школе Святой Агнессы, за исключением тех немногих, кто ходил в светские школы. В приемных семьях жили очень многие — и не сосчитать. Такие ребята были на каждой улице. Почему же мне ни разу не приходило в голову, что кто-то из них может быть моим родственником?