Рукописный девичий рассказ - [12]
В трилогии приводится описание еще одного индивидуального девичьего рукописного нарратива:
Маня выкладывает на стол листок бумаги.
— Вот Меля Норейко принесла. „Страдалица Андалузия“. Роман. Маня читает вслух роман, написанный Мелей на одной страничке, вырванной из тетрадки:
«Жила-была одна девушка. Ужасная красавица! И звали ее Андалузия. А пока маленькая, — то Андзя. И к ней посватался принц, — тоже красавец. Его звали Грандотель.
Они поженились. Но он оказался очень противный. Во-первых, пьяница. Во-вторых, злой-презлой. Дрался каждый день, а как, бывало, напьется, так хоть беги вон из дома! И, в-третьих, ужасно расточительный <...>
И бедная Андалузия была несчастная страдалица.
В один прекрасный день принц Грандотель забрал из кассы всю выручку <...> и пошел в кабак и ужасно там напился. Пьяный, полез в драку; его забрали в полицию и посадили в тюрьму.
После этого несчастная страдалица Андалузия уже больше никогда, никогда не выходила замуж.. “ Все, — говорит Маня, дочитав „Страдалицу Андалузию“.
[Бруштейн 1964:404–405]
И опять же многие мотивы «Страдалицы Андалузии» можно встретить в девичьих рассказах второй половины XX в.: «Вечером пришел муж, и опять пьяный. Лена опять охраняла дочку, и муж ее избил» («Вот такая любовь» [Тридцать рассказов 1992:62]) или «На следующий день Ира узнала, что Игорь в тюрьме <...> Она пришла в камеру и заплакала: „Зачем ты ее избил?“» («Настоящая любовь» [Тридцать рассказов 1992: 29]).
В трилогии по окончании зачитывания «Страдалицы Андалузии» звучит обличающий голос отца главной героини, и девочки отказываются от идеи «издания» журнала. Нам важно отметить, что в конце XIX в. наивные тексты с любовными сюжетами могли в принципе создаваться в кругу грамотных и имеющих досуг девочек-подростков, могли записываться в тетрадку (пусть не альбом, но «журнал») и переходить из рук в руки.
Отчетливо просматривается бульварно-литературная «основа» такого, самодеятельного, или «наивного», «творчества». В повести К. Филипповой, рисующей картину жизни Екатеринбурга середины 1910-х гг., одна из гимназисток в качестве сочинения на свободную тему пишет рассказ о любви:
— А вот еще сочинение, — и Геннадий Петрович <...> стал перебирать стопку.
Наконец он вытащил чью-то тетрадь. <...> Все тотчас замерли. Первая ученица! Уж, конечно, она написала самое замечательное сочинение.
— Я прочту вам небольшой отрывок, — сказал учитель, раскрывая тетрадь, и ровным голосом начал: „Трепетной рукой он обвил ее стройный стан, и они помчались в бешеном вальсе. Она точно летела по воздуху. Пол исчезал под ногами. Золотые душистые локоны Мэри временами касались его тонко-очерченных губ, и тогда сердце его сладостно замирало“. „О чем вы мечтаете, Мэри. Моя очаровательница? — промолвил он, страстно вращая мечтательными очами. — Я готов для вас источить кровь по капле, изрезать сердце в лоскутки“.
Чуть заметная улыбка пробежала по лицу Геннадия Петровича. Этого было достаточно, чтобы девочки, настороженно слушавшие сочинение, вдруг сдержанно фыркнули в парты. Еще секунда, и грянул бы дружный хохот, но Геннадий Петрович строгим взглядом удержал класс.
— Я не буду зачитывать до конца, — сказал он. — Дальше написано в том же духе. Те же красивые, пышные фразы, взятые из плохих романов. Не следуйте этому примеру! Истинно-художественное произведение всегда просто. Ему чужды подобные эффекты...
[Филиппова 1938:114.]
Обратим внимание на то, что в обоих произведениях, описывающих девичье творчество, роль творческой рефлексии над текстом выполняет deus ex machina — либо отец-интеллигент, либо учитель словесности. Сама же девичья среда органично воспринимает непрофессиональные, наивные тексты. Это и немудрено, ведь они являются порождением самой ментальности «сословия городских барышень», подсознания девиц среднего класса, знакомых с образцами сложившейся к последней трети XIX в. «бульварной» литературы.
Книга К. Филипповой включает сюжет, связанный с созданием ученицами женской гимназии нелегального рукописного журнала «Луч света». Данный эпизод (завершившийся исключением героини повести из гимназии) дает нам возможность познакомиться с жанровым составом дореволюционной рукописной журнальной словесности.
Итак, юноша, знакомый одной из гимназисток, представляет в журнал основанный на реальных событиях рассказ об учителе-художнике, уволенном за создание полотна критического содержания. Главная героиня повести Ирина написала рассказ «о том, как одна девушка <...> хотела сделаться учительницей, но родители принуждали ее выйти замуж за богатого старика»; в итоге девушка «ушла от родных и все-таки сделалась учительницей». А гимназистка Мика Русанова передала для журнала стихи, в которых «было все: и пылкая любовь, и коварная измена, и смертоносный яд, и свадьба, и все завершалось самыми грустными похоронами» [Филиппова 1938: 133–137]. Таким образом, на страницах журнала есть и проза о несчастной любви, и сюжетные стихи о несчастной любви. Стало быть, вполне возможно появление и сюжетной прозы о несчастной любви.
Размышляя над differentia specifica девичьих рукописных рассказов, можно попытаться определить нечто вроде их фабульной морфологии. В предельно абстрактной форме фабула подавляющего большинства рукописных девичьих рассказов выглядит, на наш взгляд, следующим образом.
Пересказ замечательной былины «Садко» сделан писателем-фольклористом Александром Николаевичем Нечаевым. В сказе, как и в былине, говорится о том, что волшебное искусство певца-гусляра Садко оказалось сильнее власти и богатства.Иллюстрации В. Перцова.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу вошли наиболее известные и популярные образцы русского устного народного творчества, публиковавшиеся в разное время в сборниках известных учёных-фольклористов XIX–XX вв.
Былины, исторические песни, баллады обладают удивительным свойством – они переносят нас в далекое прошлое, где здравствуют и совершают подвиги и добрые дела Илья Муромец и Добрыня Никитич, где от свиста коварного Соловья-разбойника «темны лесушки к земли вси приклоняются», где злые силы Тугарина побеждает русская рать, где солдаты жалуются на тяготы государевой службы и на самого царя, а жена сжигает нелюбимого мужа. Народная память бережно хранит эти эпические сокровища, передает их из уст в уста, от поколения к поколению, даря потомкам очарование и красоту лучших образцов русского фольклора.Помимо былин, исторических песен XII–XIX веков и баллад, в состав книги входят также скоморошины – забавные сатирические и комические пародии, способные рассмешить любого читателя.
Известный собиратель русского фольклора Георгий Маркович Науменко познакомит вас с самыми таинственными сказочными персонажами, такими как Кот Баюн, Леший, Жар-птица, Лесовик, Водяной и многими другими. Проиллюстрировал книгу славный русский художник Иван Цыганков.
Сборник знакомит читателя с народной несказочной прозой, основное место в нем занимают предания, записанные в разное время в разных областях России, Тематика их разнообразна: предания о заселении края, о предках-родоначальниках, об аборигенах, о богатырях и силачах, о разбойниках, о борьбе с внешними врагами, о конкретных исторических лицах. Былички и легенды (о лешем, водяном, домовом, овиннике, ригачнике и т. д.) передают языческие и христианские верования народа, трансформировавшиеся в поэтический вымысел.Вступительная статья и историко-этнографический комментарий помогут самому широкому читателю составить целостное представление об этих малоизвестных жанрах русского фольклора.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.