Рукопись, найденная в ванне - [66]

– Откуда? – проговорил он, стряхивая с колен какую-то крошку. – Понятия не имею.

– Как это? Ведь ты…

– Чего "ты"?

Он смерил меня взглядом. Мы уже некоторое время разговаривали повышенными голосами. В комнате сделалось чрезвычайно тихо.

– Ну, вы…

– Чего "вы"? – рявкнул он.

– Откуда вы об этом знаете?

– Я? – сказал он. Затем скривился от отвращения. – Я ничего не знаю.

– Но… – начал я. Затем побледнел, и тут голос у меня пропал. Лежавший у стены уже некоторое время не храпел, но лишь теперь это дошло до моего сознания. Он открыл глаза, сел и сказал:

– Ага, дорогуши мои…

Потом он встал, сбросил пижаму, потянулся онемевшим телом, поправил пояс, одернул на себе мундир, подошел к нам и остановился в двух шагах от стола.

– Готовы ли вы дать показания в том, что присутствующий здесь штатный сотрудник Баранн, он же профессор десемантизации, он же Статист, он же Блаудертон, распространял клевету и наветы в отношении Здания, тем самым косвенным образом подстрекая вас к государственной измене, антисубординации, деагентуризации, депровоцированию и антишпионажу, а также измышления о том, что он сделал вас соучастником своих клеветнических происков, усилий и фальсификаций?

Я переводил взгляд с одного на другого. Толстый поглаживал белую шею.

Баранн, втянув голову в плечи, глядел на меня побелевшими глазами. Только крематор сидел, повернувшись к нам спиной, согнувшись над тарелкой, внимательно ее рассматривая, словно не желал принимать происходящее к сведению.

– Именем Здания призываю вас к даче показаний! – сурово произнес офицер. – Что вам известно о ренегатстве присутствующего здесь Баранна?

Я слабо покачал головой. Офицер сделал шаг вперед, склонился надо мной, словно теряя равновесие, и едва слышно выдохнул:

– Глупец! Может быть, именно в этом заключается твоя миссия!

– Вы хотели что-то сказать? Я слушаю, – сказал он таким же твердым голосом, что и перед этим. Затем повернулся к столу. Еще раз глянул на тех. Они прятали глаза. Баранн кивнул.

– Да! – прохрипел я.

– Что "да"?

– Говорил, но не…

– Подстрекал к предательству?

– Я не подстрекал! Клянусь! – завизжал Баранн.

– Молчать! Сейчас говорит этот человек!

– Он сказал что-то в том смысле, что мне следует избавиться от щепетильности…

– Я спрашиваю, подстрекал ли он к отступничеству?

– В каком-то смысле, может, но…

– Я прошу ответить однозначно: подстрекал или не подстрекал? Да или нет?

– Да, – прошептал я.

После секунды мертвой тишины ураганом разразился смех. Апоплектик, держась за живот, подпрыгивал вместе со стулом. Баранн хохотал, а офицер-аспирант, потрясая в приступах веселья поднятыми кулаками, кричал, захлебываясь от радости:

– Струсил! Наложил в штаны! Предал! Шляпа!

– Шляпа, шляпа, тра-та-та-та! – пытались петь они, но их сбивали повторявшиеся взрывы хохота.

Баранн успокоился первым. С торжественным видом, со скрещенными на груди руками, он сжал губы. Только один крематор оставался все время спокойным, наблюдая эту сцену с легкой приставшей к губам иронической улыбкой.

– Все, хватит! – обратился ко всем Баранн. – Время не ждет, коллеги.

Они начали вставать. Толстый отстегнул обвисшую, такую подозрительно белую шею, молодой офицер с выражением утомления после тяжелой работы на лице громко полоскал рот минеральной водой. На меня они не смотрели, словно бы я перестал существовать.

Губы у меня дрожали, я открывал и закрывал рот, не находя слов. Баранн поднял свой портфель с термосом, стоявший в углу, перебросил через руку пижаму и вышел широким деревянным шагом, по пути прихватив под руку апоплектика.

Я тупо наблюдал, как они с преувеличенной любезностью раскланиваются у выхода, уступая друг другу дорогу.

Крематор, помедлив минуту, прошел мимо меня и выразительным гневным жестом указал на оставленную на краю стола тарелку, словно бы говоря: "Я ведь делал знаки, предупреждал! Сам виноват!"

Я остался наедине с черноволосым офицером. Он тоже встал и собирался уже уходить, но я медленно поднялся со стула и преградил ему дорогу. Он замер, словно бы пригвожденный моим взглядом.

– Так что же это было? – Я схватил его за руку. – Забава? Представление? Как вы могли?

– Но, извините… – проговорил он, освобождая руку, потом посмотрел мне в глаза и, словно сжалившись наконец, бросил, отвернувшись: – Это была "шутошница".

– Что?

– Так называется примененный метод. Простите, но научная методика не перестает быть строгой, даже если применяется шутка.

– Шутка? Это была шутка?

– Ну, вы обозлены, мне тоже не было приятно лежать и храпеть так долго. Но что поделаешь – служба, – нескладно защищался он.

– Скажите хоть пояснее, что все это значит?

– Ах, Боже мой. Тут все не так просто. В некотором смысле, разумеется, невинная шутка… для вас, конечно, без всяких последствий… Профессор мог иметь скрытое намерение изучить реакцию…

– Мою?

– Да нет же! Господина Семприака. Извините, прошу меня извинить… Пожалуйста, не задерживайте меня. Во всяком случае, уверяю вас, это пустяки…

Не глядя на меня, он шаркнул ногой, словно ученик, и вышел, а точнее, выбежал из комнаты, стукнув по дороге пальцем по шкафу, который находился неподалеку от двери.