Рукастая машина - [3]
Шабашкой в те поры называлось у плотников, маляров, штукатуров, ремесленников, вообще, то, что они уносили с работы, пошабашив, домой в плюс к своей заработной плате: плотники шли домой с обрубками бревна или вязанкой щеп; маляры в углу фартука несли горсть купороса или бакана; штукатуры — вязку драни.
У Чернова были шабашки разные: то он несет скатанный в трубочку остаток бумаги (он ее счетом отпускал на машины), то бидончик с керосином, то новую мочальную швабру или аккуратно перевязанную пачку сыпи, гарта — типографского материала. Поставит бидончик или швабру в уголок за икону своего «ангела» — Николая, Мирликийского чудотворца — и молится, проливая тихие слезы из глаза.
Новости Чернову были совсем не по душе. Провели электричество, а раньше керосин бочкой покупали. Чернов заправлял лампы «молнии». Теперь частенько приходилось уходить из типографии с почти пустым бидончиком. Чернов радовался, когда электричество мигало, сгорали почему-то в предохранителях пробки, и внезапно мастерская погружалась во тьму. Наборщики кричали:
— Чернов! Лампу!
Он бранился, зажигая, взбирался на табуретку и вешал «молнию».
— Ну, — тужили товарищи, — нынче Чернов опять без шабашки молиться пойдет…
Ротационную машину Чернов тоже не взлюбил: хотя она и рвала бумагу, но обрывки с роля лавочники не так охотно брали, как в листах, — значительно дешевле!
Наборная машина не понравилась Чернову: сыпи не было, строки с талера шли опять в котел. Конец и шабашке в виде пакета сыпи, которую старик сбывал мелким скоропечатням.
Чернов задумывался. Над ним шутили и смеялись. Он молчал, не огрызаясь на шутки. Однажды мне издатель показал аккуратно разграфленный листок, исписанный по графам. Я сразу узнал изящный почерк Чернова. Это был полный список рабочих типографии, конторских служащих, редакции. Все были разбиты по рубрикам: меньшевики, большевики, эсеры, анархисты, кадеты.
Лукаво прикрыв листок ладонью, издатель подмигнул мне и сказал:
— Теперь я знаю, кто вы.
— Ну-ну?
— Индулист!
— Что?!
Он показал мне список. В отдельном столбце с надписью наверху «индулисты» стояло одно мое единственное имя.
— Что это за партия? — спросил меня, смеясь, издатель. — «Индулист», — что это значит?
— Надо полагать: ин-ди-ви-ду-а-лист.
— Ага!
Тогда под именем «индивидуалистов» военно-полевые суды царского министра Столыпина присуждали к виселице бандитов-анархистов, совершавших налеты в одиночку. Почему Чернов причислил меня к лику бандитов — не знаю: мы с ним никогда не ссорились. Я с интересом прочитал весь список. Чтобы его украсить, Чернов наверху по бокам перевел две ярких картинки: слева розу, а справа охотника, трубящего в рожок.
— Что с ним делать? — спросил меня издатель.
— Выгнать вон.
— Нет, что вы! Я не о Чернове, а о списке.
Он аккуратно сложил листок и спрятал в карман.
Вскоре после этого издатель показал мне первомайскую прокламацию, на полях которой почерком Чернова было приписано: «Набирали — Петров, Головин, тискал — Семенов».
Очевидно, Чернов искал доверия у нового хозяина, но зачем — я тогда не мог понять и теперь не знаю. О доносах Чернова стало известно в мастерской. Как-то, стоя в редакции перед раскрытым на двор окном, я увидал Чернова. Он вышел из типографии — сутулый, задумчиво опустив голову, в белом летнем пиджачке; за ним высыпали из типографии наборщики и смеялись; за Черновым побежали дворовые мальчишки и кричали:
— Бесшабашный шпик! Бесшабашный шпик… Дядя — гляди сзади! Эй, дядя, гляди сзади! Бесшабашный шпик!
Чернов нёс какие-то листки в редакцию. Я услышал, что появление его в конторе вызвало движение и смех. Он вошел ко мне в комнату, отдал мне листки и повернулся. Я взглянул ему вслед: на спине у него был приколот отпечатанный плакат:
— Бесшабашный шпик!
— Погодите, Чернов, у вас что-то на спине пристало!
Я сорвал и, скомкав листок, сунул в карман и сказал:
— Мальчишки вам привесили на спину клок бумаги…
— То-то я иду, — ребята за мной со свистом…
Когда Чернов ушел, я вынул из кармана скомканный листок и, кроме крупной в бабашку надписи, прочел внизу и «фирму»: «Набирали X, У, Z, тискал О, разбирал Три Пункта». Типографские мальчишки набрали, тиснули и прикололи Чернову на пиджак плакат, и тот, должно быть, все утро, пока не вышел на двор, ходил в типографии с плакатом на смех всем.
III. Сама ли машина?
Три Пункта все свободное время вертелся около наборных машин. Оставался, пошабашив, и вглядывался в работу машинных наборщиков; они начинали день позднее. Монтеры уехали, и тайну машины — как она разбирает сама — не мог Петьке Три Пункта объяснить и Головин: он выколачивал на машине на зависть «ручникам»[16] сдельно шестьдесят рублей, и его мало занимало то, что машина делала сама. В конце мая Три Пункта выходит раз из клетки и смотрит: на пороге наборной сидит Чернов. Не посторонился пропустить Три Пункта, — видимо ждал его.
— Ты зачем это в машинный набор все ходишь? — спросил он Три Пункта.
— Пусти ты, не твое дело…
— Я знаю, не мое. А понял ли ты, в чем она? Чем она действует…
— Газом, электричеством.
— Ладно! Ладно! Ты скажи мне, как она разбирает — вот что!
