Рука на плече - [8]

Шрифт
Интервал

— Я так рада, Ифижения.

— Так что же вы плачете?

Я быстро вытерла глаза подолом ее передника, и — удивительное дело! — на белоснежном батисте не осталось ни следа моей туши, только чистые влажные пятна слез. Я так и не поняла, какие глаза плакали — нынешние или те, прежние.

Гостиная словно дрожала в отблесках камина, бросавшего красные блики на зеркала, на люстру. Дедушка сидел в своем кресле с высокой спинкой и играл в шахматы с учителем Эдуарды, ведь это же учитель Эдуарды? Эдуарда брала уроки немецкого, а немец — такой милашка! — сообщила Ду́ша. Значило ли это, что немец уже свой в доме, хотела я спросить, но Эдуарда меня не видела, она углубилась в приготовление напитка на столике в глубине комнаты. В волосах у нее цветок — знак радости, ты влюблена, Эдуарда? Бабушка в парадном платье — милая, дорогая бабушка! — все ниже наклоняя голову над клавиатурой, убыстряла темп, она поспевала за Ду́шей, которая обвивала рояль гирляндами своих па. Я видела, как Ифижения мелкими шажками, тяжело дыша, направилась в глубь комнаты и стала расставлять на столике стаканы. Эдуарда приготовила пунш. И себя я видела, постаревшую, но в то же время сохранившую какую-то непонятную наивность, которая позволяла мне вести себя естественно в кругу знакомых лиц. То одно, то другое вдруг открывало мне что-то новое в этом давно прошедшем вечере. Я обогнула дедушкино кресло, обняла за шею. В ответ он приветственным жестом поднял руку с ладьей, которой собирался ходить.

— Вы знакомы с этой моей внучкой, профессор? Она у нас самая большая умница в семье, да, детка?

Немец (он оказался выше, чем мне представилось сначала) напомнил, что нас уже знакомили, и, лукаво улыбаясь, сообщил, что Эдуарда много обо мне рассказывала. Я не поверила ему, но вынуждена была опустить глаза под его проницательным взглядом. Он повернулся к дедушке, который еще не поставил ладью:

— Ваш ход.

Тут Эдуарда меня заметила и принесла стакан пунша. Она была такая молодая с распущенными волосами и без всякой косметики, что мне показалось — вот она, сама юность. Она быстро поцеловала меня и протянула стакан: попробуй, кажется, я переложила сахара, не слишком сладко? Бабушка позвала меня присесть на табуретку у рояля, за ним я уголком глаза заметила большие часы, они показывали девять. В стакане на иссиня-красной жидкости плавала слива без косточки.

— Ну пей же, не отравишься, — велела она, и смех ее был так доверчив, что я поняла всю несправедливость течения времени, мне хотелось вскочить и остановить маятник: стой! Я выпила пунш, разгрызла ледяную сливу и проглотила кусочки еще каких-то фруктов — Эдуарда хранила в тайне рецепт этого напитка.

— Осторожно, дедушка, — сказала я, — у тебя конь под угрозой.

Возлюбленный Эдуарды подмигнул ей:

— Коня уже не спасти.

Дедушка посмотрел на коня. Потом на меня. И, потрясая рукой, изобразил гнев, которого, конечно же, не испытывал. Он обвинил меня в том, что в нашей последней партии я смошенничала, да-да, смошенничала! Неужто я думаю, что он не заметил? Ты улучила момент, когда я пошел за свитером, и передвинула ладью, которая прикрывала мою королеву! Иначе разве я проиграл бы так позорно?

— Она украла у дедушки ладью! Украла ладью! — закричала Ду́ша, прыжком приблизившись к нам и снова отбегая, как бы в ужасе, изогнувшись и распахнув руки, словно ее подхватил ураган. — Она украла у меня зеркало, а у дедушки — ладью!

— Украсть жениха у двоюродной сестры куда хуже, чем ладью, — прошептала Эдуарда, беря меня за руку.

Мы отошли к окну. Глаза у нее были фиолетовые, как пунш. Я опустила веки, Эдуарда, мне так хотелось объяснить тебе все, но у меня духу не хватало, а теперь слушай: он сказал, что вы разошлись, что у вас все кончено.

— Он это сказал?

— Я не виновата, Эдуарда, когда у нас все началось, я была уверена, что вы порвали, что больше не любите друг друга, я не думала, что предаю тебя!

— Да?

Я увидела звезды совсем близко. И близко пахнуло ароматом ночи, этот запах вернул мне ощущение целостности, я стала настоящей. Я посмотрела Эдуарде в лицо, первый раз я посмотрела ей прямо в лицо. Надо ли говорить? Правда надо? Мы глядели друг на друга, и мои мысли переливались по моей руке в ее руку. Да, я была ревнива, не уверена в себе, хотела как-то утвердиться, а вышло из этого только разочарование и муки. Родриго (о боже, Родриго!) был моей любимой любовью, пусть это была любовь суматошная, внезапная, безумная, но любовь. Я думала, что смогу освободиться от тебя, что я придумала выгодный обмен, но я плохо рассчитала, довольно быстро я поняла: предательство губит любовь. Ты была всюду, Эдуарда, — на улице, в ресторане, в кино, в постели. Однажды мне почудилось твое дыхание. Это становилось невыносимым, и как-то раз, когда он зашел в кабинку послушать пластинку, я не выдержала и сбежала — мы были в магазине, покупали пластинки, я хочу поставить эту, сказал он, входя в застекленную кабинку, подожди меня. Я отошла к витрине, словно что-то разглядывала, и решилась — сбежала, опустив голову, не глядя по сторонам. Эдуарда, скажи, что веришь мне, скажи!

Ее потемневшие глаза постепенно светлели. Теперь все хорошо, Лаура, мы снова вместе, казалось, говорила она. Теперь мы навсегда вместе — она сжала мне руку. Но больше печалиться мне не дала. Эдуарда взяла кусок бисквита, который принесла Ифижения, поднесла к моему рту: ешь, ты очень худая, тебе надо побольше есть, и не грусти. Я вдруг почувствовала себя совсем никчемным человеком: ладью у дедушки украла, сказала я, но тут же поперхнулась бисквитом. Эдуарда расхохоталась так же, как на кукольном чае, когда я проглотила чайничек для заварки. Ее браслет — золотое кольцо — зацепился за мое платье, и она безуспешно попыталась освободить его, ладно, пусть тебе останется в знак нашего нового союза, ты ведь всегда любила такие символы. Браслет, уже отцепленный от платья, долго не снимался с руки. Это было цельное кольцо, надевалось прямо на руку, а теперь не снимается, потолстела я, что ли? Я потолстела от счастья, я очень счастлива с моим немцем, чудесно, правда? Огонь камина отблескивал в ее лице, как в люстре, как в зеркале: я так люблю, что мне хочется кричать! Она обхватила меня и закружила в танце, мы хохотали как сумасшедшие, пока не оказались возле рояля, и Эдуарда передала меня бабушке — посиди здесь, я пойду выручать моего любимого, а то дедушка опять засадит его за шахматы. Вдруг она стала серьезной и сжала мне руку.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.


Джек из Аризоны

Можно попытаться найти утешение в мечтах, в мире фантазии — в особенности если начитался ковбойских романов и весь находишься под впечатлением необычайной ловкости и находчивости неуязвимого Джека из Аризоны.


Ганская новелла

В сборник вошли рассказы молодых прозаиков Ганы, написанные в последние двадцать лет, в которых изображено противоречивое, порой полное недостатков африканское общество наших дней.


Незабудки

Йожеф Лендел (1896–1975) — известный венгерский писатель, один из основателей Венгерской коммунистической партии, активный участник пролетарской революции 1919 года.После поражения Венгерской Советской Республики эмигрировал в Австрию, затем в Берлин, в 1930 году переехал в Москву.В 1938 году по ложному обвинению был арестован. Реабилитирован в 1955 году. Пройдя через все ужасы тюремного и лагерного существования, перенеся невзгоды долгих лет ссылки, Йожеф Лендел сохранил неколебимую веру в коммунистические идеалы, любовь к нашей стране и советскому народу.Рассказы сборника переносят читателя на Крайний Север и в сибирскую тайгу, вскрывают разнообразные грани человеческого характера, проявляющиеся в экстремальных условиях.


Красные петунии

Книга составлена из рассказов 70-х годов и показывает, какие изменении претерпела настроенность черной Америки в это сложное для нее десятилетие. Скупо, но выразительно описана здесь целая галерея женских характеров.