Рука, кормящая тебя - [17]

На вид юристу было лет сорок. Он разговаривал по телефону. Увидев меня, он указал на стул, приглашая садиться, и поднял вверх указательный палец, давая понять, что разговор уже скоро закончится. Я воспользовалась возможностью осмотреть кабинет. Там была пробковая доска, сплошь завешанная фотографиями собак, – наподобие досок в родильных домах, куда акушерки прикалывают фотографии принятых ими детишек. Там было множество фотографий в рамках: Маккензи держит за хобот слона, Маккензи в окружении шимпанзе. Там была распечатка репродукции гениального комикса Дэнни Шэнахэна: на первой картинке тонущий мальчик кричит своей колли: «Лесси, ищи помощь!» – а на второй Лесси лежит на кушетке у психотерапевта.

Хозяин кабинета был одет совершенно не так, как, по общепринятому представлению, должны одеваться адвокаты. Он был в джинсах и футболке муниципального нью-йоркского приюта для бездомных животных – с соответствующей надписью и силуэтом головы питбуля. Маккензи мне сразу понравился. Очень приятное, хотя и усталое лицо. Волосы, тронутые ранней сединой, достаточно длинные, но не настолько, чтобы раздражать судей на слушаниях дела. Я услышала тихий шорох, и из-под стола выбралась роскошная пятнистая борзая.

Когда Маккензи повесил трубку, он первым делом представил меня борзой. Фэй была стройной, изящной собакой в ошейнике-мартингейле и ожерелье из искусственного жемчуга. Вместо того чтобы лизнуть мне руку, она застучала зубами, словно ее бил озноб. Маккензи сказал, что для борзых это нормально.

Потом он спросил, принесла ли я фотографию Тучки.

Я достала смартфон и принялась перелистывать снимки в фотогалерее. На всех недавних фотографиях Тучки неизменно присутствовали Честер и Джордж. Я едва не расплакалась. Я выбрала снимок, где Честер и Джордж лежали рядышком у меня на кровати, а Тучка развалилась на подушках кверху пузом, и повернула экран к Маккензи.

– Кого из них застрелили?

Я показала на Честера.

– А двух оставшихся держат в питомнике при отделе контроля за животными?

– Мне даже не разрешили к ним прикасаться.

– Стивен мне все рассказал, – сказал Маккензи.

И вот тут я расплакалась.

– А он говорил, что я не могу позволить себе адвоката?

Маккензи поднялся из-за стола, налил воды из кулера и протянул мне стаканчик.

– Я работаю не ради денег. В смысле, посмотрите на эти снимки. – Он указал на фотографии животных на стенах. – Как они мне заплатят? Но я все равно защищал их в суде.

– А в чем обвиняли слона? – спросила я.

– Это не слон, а слониха. Жасмин набросилась на дрессировщика в цирке. Мне удалось доказать, что это была самозащита. Дрессировщик использовал электрошок.

– Но она же его не убила, этого дрессировщика?

– Ему просто повезло.

Маккензи сказал, что ему нужно в первую очередь: ветеринарную карту Тучки и заключение Американского общества по тестированию особенностей собачьего темперамента.

Я спросила, каковы шансы вытащить Тучку, и Маккензи ответил:

– Я хорошо делаю свою работу.

Поначалу я приняла это за дежурный ответ или даже попытку уйти от ответа, но, как я потом убедилась, сказанное было чистой правдой.

– Стивен очень хорошо о вас отзывается, – сказала я, и снова расплакалась, и извинилась за то, что такая плаксивая.

Фэй подошла меня утешить.

– Хорошая девочка, – сказал ей Маккензи, а потом обратился ко мне: – Она хорошо делает свою работу.

Я приехала к себе домой уже в сумерках и открыла новым ключом новую дверь (старую выломали полицейские). Впервые после всего, что случилось, я собралась ночевать дома.

Когда мы с последний раз приезжали сюда со Стивеном, я не зашла только в спальню и ванную. Дверь в ванную заменили – я только потом поняла почему. Интересно, а кто повесил новую занавеску для ванной – совершенно безликую гостиничную занавеску, белый рифленый хлопок на прозрачном пластиковом полотне? Коллекция крошечных шампуней из разных отелей исчезла. Наверное, их выкинули на помойку? На бачке унитаза стоял новый рулон туалетной бумаги. Я никогда не пользовалась этой маркой. На упаковке был нарисован веселый мультяшный щенок. Сотрудники службы очистки забрали все, что стояло на виду, но содержимое аптечного шкафчика осталось нетронутым. Бритва Беннетта лежала на месте, на его полке. Я взяла ее, обернув руку куском туалетной бумаги, и отнесла в кухню. Хотела убрать в полиэтиленовый пакет – для анализа ДНК. И только потом до меня дошло, как это нелепо: тело Беннетта давно лежит в морге. Я выкинула бритву в мусорное – ведро.

Из спальни вынесли почти всю мебель. И ковер тоже. Поставили новую кровать, простую металлическую раму с матрасом, причем поставили не у той стены. Я всегда сплю на правой стороне кровати и никогда не ложусь у стенки. Однажды я рассказала Беннетту о том, как еще в детстве – а я была впечатлительным ребенком – я посмотрела ту серию «Сумеречной зоны», где маленькая девочка, спавшая у стенки, провалилась в четвертое измерение и за ней сомкнулась стена. Поначалу Беннетта умиляла моя привычка, но когда мы в последний раз были в Мэне, он сказал: «Если ты меня любишь, ты ляжешь спать у стенки». Я не понимала, каким образом это докажет мою любовь. Помню, еще подумала, что подобные заявления – явный признак целого ряда патологий, связанных со стремлением контролировать окружающих. Я легла у стены и всю ночь не спала. А утром мы занимались любовью, и его неистовый пыл снова меня обольстил. Беннетт всегда покорял меня и обольщал, хотя я понимала, что он гордится своей способностью соблазнять меня каждым словом и действием.