Рука Фатимы - [29]

От этого смеха Беатриче стало не по себе.

– У меня уже созрел план. Уверен – не обману твоих надежд. Только подготовиться хорошо надо, нельзя так, с бухты-барахты. Знаешь – везде шпионы. Немного потерпи, дам тебе знать, когда все будет готово. А покончим с этим – приступим к главному.

– Я знал, что могу на тебя положиться, – отвечал араб. – А ты уже обдумал то, другое дело?

Тот молчал, и араб спросил нерешительно:

– Как думаешь, справимся?

Собеседник его презрительно фыркнул.

– Еще бы! А то зачем мне ввязываться?

– Так-так… Можешь рассказать подробнее?

– Терпение, мой друг, терпение! Скоро все узнаешь.

Слушая этот голос. Беатриче снова ужаснулась. Все это напомнило ей одну из последних сцен «Пропавшего без вести». В этом фильме, с Кифером Сазерлендом в главной роли, герой в конце оказывается под землей – в гробу. Надо ей быть осторожнее, а то как бы самой там не оказаться. И она продолжала наблюдение, слушая диалог мужчин.

– Не будем сейчас об этом, – согласился монгол. – Давай вернемся, пока никто нас не увидел вместе.

– Ты прав. Джинким меня уже ждет.

Оба остановились.

Кажется, они ее не заметили… Беатриче стала панически искать глазами место, где могла бы спрятаться. Вон там, слева, в двух метрах от нее, дверь… Скорее, скорее! Если дверь заперта – тогда останется лишь молиться.

Не тратя времени на дальнейшие размышления, она метнулась туда. Судьба оказалась милостива к ней – позволила скрыться.

Джинким стоял у окна апартамента, где принимал посетителей, и задумчиво смотрел вдаль. Спускались сумерки, повсюду зажигали факелы. Прямо перед ним открывался вид на площадь – в теплое время года здесь устраивались парады и состязания всадников в честь великого хана.

Летними ночами у костров собирались подданные хана, рассказывали истории своих предков, распевали старинные песни о любви и смерти, мудрости богов и доблестных подвигах героев.

За день солнце нагрело плотно утоптанную, пахнущую травами землю, и ощутимое даже в безветренные дни легкое дуновение воздуха принесло благословенную прохладу. Ночью над площадью простиралось ясное звездное небо, посылая на землю вести богов об ушедших предках.

Весной и осенью ветры сгоняли на небе облака, а дожди смягчали землю. Лошади вязли по колено в грязи. Тех, кто мог себе это позволить, через площадь на специальных носилках несли слуги.

Сейчас зима на носу – площадь заметно опустела. На ней очень ветрено, люди торопятся поскорее оказаться в теплом доме. И все же степь всегда прекрасна.

«Вот уже совсем скоро, – думал Джинким, – площадь заметет снегом, лошади увязнут в сугробах, и это в последний раз».

Шангду – с его площадями, садами и парком, где весело резвились великолепные кобылицы хана, каменными округлыми домами, напоминающими юрты кочевников, – скоро опустеет. Отправятся в путь караваны, навьюченные мебелью, домашней утварью и всеми документами из ханского дворца, которые нельзя оставлять здесь. Это произойдет совсем скоро. Хан и его советники окончательно переедут в Тайту. Строительные работы, продолжавшиеся много лет, подошли к концу. «Великий город» наконец построен. Сегодня утром гонец принес ему весть. Давно он знал о планах Хубилая, о том, что переезд может начаться в любой момент, – и все же это известие подействовало на него как удар молотом.

Тайту… Сам Джинким там еще не был, но знал город по макетам зодчих. Эти игрушечные модели города долгое время находились в покоях Хубилая: квадратные дома; вымощенные камнем площади и дворы, где нет места цветущим растениям и влажной земле; сады, в которых каждая травинка, дерево и цветок росли там, где их посадил человек.

Тайту – чисто китайский город: спроектирован китайскими архитекторами, выстроен китайскими рабочими; населен китайскими торговцами, чиновниками и аристократами.

Согласно воле Хубилая, Тайту станет столицей Монгольского царства и символом его единства и могущества, а переезд двора со всей его свитой призван способствовать его укреплению.

Джинким опасался, что китайская оппозиция расправит здесь крылья, а он и его брат – чистокровные монголы. Может быть, Хубилай за время своего правления в стремлении объединить все народы под своей властью забыл об этом? Но если дереву обрубить корни, оно погибнет.

Где Хубилай станет черпать силы, чтобы держать в руках государство, если захочет управлять китайским народом? В глазах Джинкима строительство Тайту – страшное оскорбление, бросающее вызов богам предков. Оскорбление это увековечено в камне и дереве. И так считает не он один. Многие старики и воины, отважившиеся высказать свое мнение, согласны с ним.

Джинким предлагал Хубилаю перевести в Тайту только административные службы, а все главные государственные дела вести по-прежнему из Шангду. А еще лучше снова переехать в Каракорум, город их деда Чингисхана, где концентрировалась вся мощь монгольской нации.

Но, как ни старается, не в силах он переубедить брата. Тот неумолимо, с упрямством ишака идет к своей цели. Хубилай – хан, и его слово, доброе или злое, – закон. Джинкиму не остается ничего другого, как на коленях молить богов не бросать Хубилая на произвол судьбы, а хранить его и весь монгольский народ.