Руфь - [143]

— Я намерен сообщить об этом его отцу, — сказал он. — Мне кажется, все семейство слишком усердно соблюдает негласный запрет на упоминание имени Ричарда.

— Негласный запрет? — переспросил мистер Бенсон.

— О, извините! Я неверно выразился из-за ложного чувства, которое испытывает тот, кто говорите привыкшим к точности ученым. Я хотел сказать, что мистер Брэдшоу установил для себя правило немедленно выходить из комнаты, как только упомянут имя Ричарда. Он делал это с вызовом, и мало-помалу все поняли: отец желает, чтобы о Ричарде даже не заикались. Все бы ничего, пока о Ричарде нельзя было сказать ничего доброго. Но сегодня вечером я отправлюсь к мистеру Брэдшоу и позабочусь, чтобы он дослушал до конца рассказ о Ричарде. Он, конечно, никогда не станет образцом добродетели, поскольку воспитание убило в нем всякое нравственное мужество, но если постарается, то исправится. И пусть Ричард уже не станет гордостью отца, но и стыдиться его будет решительно не за что.

В следующее за этим разговором воскресенье и произошло то маленькое происшествие, о котором я упомянула выше.

Во время обедни мистер Бенсон заметил, что большая скамья, отведенная в церкви семейству Брэдшоу, больше не пустует. В темном углу была видна склоненная в молитве седая голова мистера Брэдшоу. Когда он в последний раз здесь молился, волосы его были еще серо-стального цвета, и даже на молитве он стоял выпрямившись, словно показывая: правоты у него столько, что хватит и ему самому, и найдется еще избыток, позволяющий судить других. Теперь убеленная сединой голова мистера Брэдшоу ни разу не поднялась. Отчасти эту скромность можно было приписать тому неприятному чувству, которое неизбежно должно было у него возникнуть, ведь он открыто отступал от однажды данного им обещания никогда больше не входить в церковь, где совершает богослужения мистер Бенсон. И поскольку подобное чувство свойственно всем людям, а таким, как мистер Брэдшоу, в особенности, то пастор из чувства уважения вышел из церкви вместе со всеми своими домочадцами.

С этого дня мистер Бенсон почувствовал уверенность, что дружеское расположение к нему мистера Брэдшоу вернется, хотя и должно пройти еще некоторое время, прежде чем они смогут возобновить знакомство.

ГЛАВА XXXIII Мать, которой можно гордиться

Старожилы помнят еще те тяжелые годы, когда эпидемия тифа прошла по всей стране как моровая язва. Тогда многих коснулось глубокое и неутешное горе, вызванное смертью родных, а те, чьи близкие сумели выжить, стараются вовсе не вспоминать это время. Страшны и мучительны были всеобщие опасения, невыносимо постоянное ожидание появления болезненных симптомов. На все общество опустилось, подобно туче, мрачное уныние. Тревога, охватившая людей, оказалась столь же велика, как и предшествовавшее ей легкомысленное чувство воображаемой безопасности. И воистину так, ибо со времен царя Валтасара знаки судьбы, повергнувшие в молчание пирующих на празднике жизни, не были столь ужасны.

Это случилось в тот год, до которого дошла моя история.

Лето выдалось великолепное. Правда, некоторые жаловались на удушливую жару, но в ответ им указывали на обильную и роскошную растительность. Ранняя осень оказалась сырой и холодной, но на это не обратили внимания, потому что всех увлекли праздничные торжества, посвященные военной победе, о которой трубили все газеты и которая давала пищу разговорам. В Эклстоне торжества были более масштабными, чем во многих других городах, так как предполагалось, что победа откроет новый рынок для местных мануфактурных изделий и торговля, ослабевшая в течение двух последних лет, оживет с удвоенной силой. Кроме этих законных причин для хорошего настроения, в городе наблюдалось оживление по поводу новых выборов, так как мистер Донн принял должность в правительстве, которую предоставил ему один его влиятельный родственник. На этот раз Крэнуорты уже не были столь самоуверенны и организовали ряд пышных празднеств, чтобы снова привлечь на свою сторону эклстонских избирателей.

Пока горожан поочередно занимали эти темы — то грядущее возрождение торговли, то возможный исход выборов, то балы в Крэнуорт-корте, где мистер Крэнуорт протанцевал со всеми прекрасными представительницами эклстонской лавочнократии, — в город между тем неслышными шагами прокрадывалась ужасная болезнь, которая никогда не исчезает полностью в жалких притонах порока и нищеты, но живет, притаившись во мраке, как дикий зверь в своей укромной берлоге. Началась она в содержавшихся ирландцами меблированных комнатах низшего разряда, но там смерть была явлением обычным и не привлекла большого внимания. Бедняки умирали, не получая помощи медиков, которых просто не уведомили и которые впервые услышали о распространяющейся эпидемии от католических священников.

Прежде чем эклстонские врачи успели собраться, посоветоваться и сличить сведения о болезни, собранные каждым из них, эпидемия, подобно огню из долго тлевших углей, вспыхнула повсюду разом: не только среди бедняков, порочных или живущих честной жизнью, но и среди уважаемых горожан. В довершение ужаса, как и во всех подобных случаях, болезнь проявлялась внезапно и, как правило, оказывалась смертельной и безнадежной. Сначала стоял всеобщий вопль, потом наступило глубокое молчание, а потом пришло время для стенаний выживших.