Рудобельская республика - [34]
— Спасибо, я недавно ела.
Гэля села на лавку, спустила на плечи платок, расстегнула жакетик. Женщины долго молчали, не зная, о чем говорить. Начала Кондратиха:
— И что это вы надумали, детки? Задурили один другому головы и ходите как от чемерицы пьяные… Где это видано, чтоб из такого богатства да на нищету девка пошла! И батьку не слушаться грех… Пускай бы все было ладом да складом, как у добрых людей. А то не знаю, что тут и говорить. Нехорошо, детки.
Гэля начала натягивать платок и взялась за свой узелок. Кондратиха вскочила с места:
— Что ты, дитятко, что ты? Разве ж я враг тебе? Или из хаты гоню? Жалко мне тебя, бо сама всю жизнь толкусь как Марк в пекле. Раздевайся, будь как дома. Скоро и Иван придет. Сохнет по тебе, счернел весь. Может, от тоски сам себе не рад, вот и спутался с этими лесовиками. С поляками биться ходил. А божечки, сколько я переколотилася, пока там стреляло да гремело. Сколько поплакала. Но вернулся, слава богу. Время такое тревожное, а вам любовь на уме. Ох, детки, детки! Не ждите милости от твоего старика, не простит он ни вам, ни нам.
— Нам, не нужна его милость. Может, волость даст какую полоску, а там и хатку как-нибудь поставим, лишь бы только вместе.
— Разве ж я враг вам? Живите на здоровьечко, чтоб только спокойно все да по-людски было, по закону, с батюшкой да с благословением. Это ж теперь поскручивались молодые, говорят: «Бога нет, и поп не нужен», а без бога ни до порога. — И, помолчав, добавила: — Баранчика можно будет зарезать, горелки трохи выгнать, чтоб все по-людски было.
У Гэли посветлело на душе. Она почувствовала, как тепло и уютно в этой пустой и темной хате. Долго ли, коротко, но ей придется пожить здесь, управляться возле этой печки, угождать Ивановой матери.
— Вот после пасхи и повенчаетесь. А теперь нельзя, детки. И батюшка в великий пост грех на душу не возьмет. А там, может, и отец твой смилостивится, не враг же он своему дитяти. Может, все перетрется и перемелется, — глядишь, как говорят, и мука́ будет.
— Мука́-то навряд, а му́ки хватит, — вздохнула Гэля. — Отец говорит, что лучше в гробу меня видеть, чем под венцом с Иваном.
— Лютый он, ой лютый! — вздохнула Кондратиха. — Напролом живет, ничего не жалеет. Смолоду знаю его: за копейку батьку родного на кресте распнет. А с дочкой, может, и примирится. Ты же у него одна.
Старуха не видела в потемках, как бежали по Гэлькиным щекам горючие слезы, как она силилась проглотить жесткий комок. Поэтому и молчала. Ей было жаль себя, горько и стыдно перед людьми.
На дворе послышался топот и тихие голоса. Скрипнули в сенях двери, зашаркали ноги о голец на пороге. Согнувшись, в хату вошли двое мужчин.
— Добрый вечер, если есть кто живой, — поздоровался незнакомец.
— Чего это вы, мама, сидите в потемках? — узнала Гэля голос Ивана. Она прижалась к стене и затаилась, только сильно колотилось сердце, запылали щеки, а во рту стало сухо-сухо.
— Где же ты керосину наберешься, — отозвалась Кондратиха.
Она подошла к печурке. Зашуршали сухие щепки, мужчина чиркнул спичкой. В тусклом свете Гэля разглядела обветренное, худое лицо, запавшие глаза и под заострившимся носом маленькие усики. Кондратиха поднесла к спичке лучину, и она ярко вспыхнула. Только теперь Иван увидел на лавке Гэлю, увидел и растерялся, не зная, что говорить, что делать. Если б никого не было, подхватил бы ее на руки, прижал к себе, а теперь…
— О, так у вас гости! — заговорил незнакомец.
Кондратиха узнала Романова сына, обрадовалась и чуть смутилась.
— Проходите, председатель, присаживайтесь.
Она зажгла лампу, что висела над столом, подкрутила фитиль и бросилась вытирать фартуком лавку.
— Гэлька, неужто ты? Откуда бог несет? — подошел к ней Иван.
— Разве не видишь, притомилась, бедная, — ответила мать. — Пусть отдохнет у нас, а там видно будет.
Соловей все понял. Так вот она какая, Ермоличанка: бывает, что и в змеином гнезде цветок вырастает. Красивая! А на шляхтянку мало похожа.
Иван сел рядом с Гэлей. Свесив лохматую голову, жадно тянул вонючий самосад. Кондратиха поставила на середину стола большую глиняную миску с простоквашей, на льняную скатерть положила полбулки хлеба.
— За скоромное простите. Перекусите, что бог послал, — пригласила Кондратиха.
Иван взял Гэлю за руку и повел к столу. Она слегка упиралась и отнекивалась для приличия. А потом все хлебали простоквашу из одной миски, ели крутую, подгорелую пшенную кашу. Соловей посматривал на Гэлю и Ивана, думал, как они хорошо будут жить через пять, от силы через десять лет. Потом сказал:
— Оженим вас по-новому, по-большевистски. Нарежем самой лучшей земли, лесу дадим на хату. Вот и будет первая советская семья в волости.
— Отец не признает, если по-новому. Надо, чтоб батюшка, — тихо отозвалась Гэля, — а иначе все равно домой поволокет.
— До пасхи подождем, а там видно будет, — сказала Кондратиха.
— Пусть будет и с попом, лишь бы жили согласно. Вот разгоним легионеров, хуторских бандитов переловим — и тогда земля наша, лес наш, реки и луга наши. Только не ленись, все будет: школы построим, свитки сбросим, заживем как люди. А пока еще не раз кровью умоемся. Легионеров отогнали, а там немцы прут. Успевай только отбиваться от погани.
Книга повествует о жизни обычных людей в оккупированной румынскими и немецкими войсками Одессе и первых годах после освобождения города. Предельно правдиво рассказано о быте и способах выживания населения в то время. Произведение по форме художественное, представляет собой множество сюжетно связанных новелл, написанных очевидцем событий. Книга адресована широкому кругу читателей, интересующихся Одессой и историей Второй Мировой войны. Содержит нецензурную брань.
Писатель Василий Антонов знаком широкому кругу читателей по книгам «Если останетесь живы», «Знакомая женщина», «Оглядись, если заблудился». В новом сборнике повестей и рассказов -«Последний допрос»- писатель верен своей основной теме. Война навсегда осталась главным событием жизни людей этого возраста. В книгах Василия Антонова переплетаются события военных лет и нашего времени. В повести «Последний допрос» и рассказе «Пески, пески…» писатель воскрешает страницы уже далекой от нас гражданской войны. Он умеет нарисовать живые картины.
Был такой плацдарм Невский пятачок. Вокруг него нагорожено много вранья и довольно подлых мифов. Вот и размещаю тут некоторые материалы, может, кому и пригодится.
Воспоминания о блокаде и войне написаны участником этих событий, ныне доктором геолого-минерал. наук, профессором, главным научным сотрудником ВСЕГЕИ Б. М. Михайловым. Автор восстанавливает в памяти события далеких лет, стараясь придать им тот эмоциональный настрой, то восприятие событий, которое было присуще ему, его товарищам — его поколению: мальчикам, выжившим в ленинградской блокаде, а потом ставших «ваньками-взводными» в пехоте на передовой Великой Отечественной войны. Для широкого круга читателей.
«Лейтенант Бертрам», роман известного писателя ГДР старшего поколения Бодо Узе (1904—1963), рассказывает о жизни одной летной части нацистского вермахта, о войне в Испании, участником которой был сам автор, на протяжении целого года сражавшийся на стороне республиканцев. Это одно из лучших прозаических антивоенных произведений, документ сурового противоречивого времени, правдивый рассказ о трагических событиях и нелегких судьбах. На русском языке публикуется впервые.
Еще гремит «Битва за Англию», но Германия ее уже проиграла. Италия уже вступила в войну, но ей пока мало.«Михаил Фрунзе», первый и единственный линейный крейсер РККФ СССР, идет к берегам Греции, где скоропостижно скончался диктатор Метаксас. В верхах фашисты грызутся за власть, а в Афинах зреет заговор.Двенадцать заговорщиков и линейный крейсер.Итак…Время: октябрь 1940 года.Место: Эгейское море, залив Термаикос.Силы: один линейный крейсер РККФ СССРЗадача: выстоять.