Рудник. Сибирские хроники - [104]

В ночь перед экзаменом я стала испытывать неприятную тревогу: жалко мне было разочаровать сильно верящего в меня преподавателя. Поразмыслив, я дотянулась рукой до обросшей пылью книги – и вытащила ее из-под кровати. Пыль, точно застывшая черная пена, свисала с обложки. Я вздохнула и закинула учебник обратно.

На экзамене присутствовал не только учитель истории, но и комиссия, состоявшая из нашей директрисы и двух важных чиновников. Едва я вышла к столу и вытянула из разбросанного ряда свой билет, как историк гордо сказал: «Это моя лучшая ученица!»

Увы, лучшая ученица не знала ничего! И, когда ее вызвали отвечать, залилась горькими слезами.

– Что? Что с вами?! – разволновалась комиссия, и даже в казенных лицах чиновников появилось что-то человеческое.

– Не… не учила… – всхлипывая, призналась я. – Солнышко светило…

– Господа! – выкрикнул историк, лицо которого стало таким несчастным, что слезы у меня полились еще сильнее, – я настаиваю все равно на высшей оценке… Это моя лучшая ученица! Ее надо простить!

Поставили мне «весьма удовлетворительно». А на следующий год к нам пришел другой преподаватель истории – тот уволился.

Так и осталось в памяти: зеленый берег реки, несчастное лицо учителя – и хлопья черной пыли на учебнике истории.

Две бестужевки

…А священником мой дядя Володя стал совершенно внезапно. Изменил первой жене с девушкой-горничной, та забеременела и на чердаке дома повесилась. Дядю Володю это так потрясло, что он сразу отказался от сексуальной жизни и стал жить с женой как с сестрой. А до этого, кстати, даже мне, племяннице, давал читать Августа Фореля «Половой вопрос»… Думаю, если бы не революция, дядя Володя принял бы монашеский постриг и стал архиереем – склонен он был к быстрой и очень успешной карьере: умный человек, прекрасный оратор и ко всему прочему – гипнотизер. Он унаследовал от своей матери, моей бабушки Александры Львовны, экстрасенсорные способности: в округе слыла она ясновидящей. А дядя Володя, будучи благочинным и миссионером, излечивал больных, возвращал способность ходить и даже зрение, легко снимал (и себе в том числе) зубную боль. И по-прежнему продолжал писать для газет и заниматься издательской деятельностью – издавал православную газету и так называемые листки: он был сильнейшим противником пьянства и в этих листках и брошюрках объяснял весь вред винопития и последствия для организма хронического употребления алкоголя. Наружность дяди Володи была нестандартная: очень высокий рост, яркие зеленые глаза, черные волосы и слегка выраженная азиатскость.

Женат он был дважды, и оба раза на бестужевках, но детей у него ни в первом, ни во втором браке не было. Бестужевками называли выпускниц Санкт-Петербургских высших женских курсов – их первым ректором был Бестужев-Рюмин, потому и курсы стали Бестужевскими. Это было тогда главное учебное заведение в России, дававшее университетское образование именно девушкам.

Трагический повод, который привел дядю Володю в духовенство, – гибель девушки-горничной – повторял историю его отца: ведь тихий мальчик кухарки, говорила мне бабушка, был незаконным сыном нашего деда…

Священническая карьера дяди Володи кончилась так же внезапно, как началась: он приветствовал революцию, увидев в ней обновление и очищение от рутины, косности и застоя. И стал публиковать в православных газетах статьи, за которые его лишили сана и, скорее всего, отправили бы потом как революционера на рудники, но ему повезло: пока он ждал приговора, власть в который раз поменялась, он был освобожден и тут же уехал в Омск, где стал главным редактором газеты. Вскоре его вызвали в Москву, он какое-то время работал в какой-то московской газете, а затем был назначен главным в отдел классики Главлита. Но тут начались московские «чистки»…

После революции дядя Володя сразу разошелся со своей первой женой, сказав ей: «Извини, после долгих лет воздержания стал относиться к тебе как к сестре…» Как сейчас помню, тетя Лиза плачет и говорит мне: «Ведь всю жизнь ему отдала… всю жизнь… а к старости осталась одна…» – и ее пенсне падает на пол.

А дядя вернулся к Форелю и женился на второй бестужевке, судьба которой сложилась трагично: именно она попала под первые московские репрессии конца двадцатых годов – и, когда ее попросили положить на стол партбилет, покончила с собой, тоже повесилась, оставив записку, что девушка (сестра моя), проживающая с ней в одной квартире, никакого отношения к ней не имеет, – это чтобы Валюшу не арестовали. Похоронили бывшую бестужевку на Новодевичьем кладбище, чем очень гордилась сестра моя Валюша.

Кстати, это я уговорила дядю Володю взять Валюшу к себе в Москву. Как сейчас помню: она маленькая, фиалковоглазая, говорит мне шепотом: «Если три раза обернуться вокруг себя, когда месяц только народился, и загадать желания – они исполнятся!»

– Что же ты загадала?

– Хочу жить в Москве и выйти замуж за офицера… Или за инженера!

Первым мужем Валюши был офицер, а вторым – инженер.

Когда после десяти лет счастливого брака инженера попыталась увести соперница, Валюша продала все, что могла, и отнесла ей деньги. «Вот тебе восемь тысяч, – сказала она любовнице мужа, сумму я называю приблизительно, точно не помню, – и прогони его обратно ко мне». Та и прогнала. Он вернулся. И, надо сказать, жили они очень хорошо. Золотую свадьбу справили – и портрет Валюши вместе с красивым седым мужем появился на обложке журнала…