Рубин великого ламы - [32]

Одним взмахом руки Боб освободился от шапки и стал в выжидательную позу. Круг зрителей расширился.

На этот раз оба бойца были одинакового достоинства по знанию «благородного искусства самозащиты». Это видно было по их блестящей тактике.

Они дотрагивались друг до друга, нападали, поворачивались один вокруг другого, не допуская ни одного направленного удара. Каждый раз кулак нападающего встречал, как щит, руку другого. Малькольм был более сильный и устойчивый на своих широких ногах, но Боб зато более легок и ловок, более богат знанием хитрых уверток и ударов.

В продолжение трех минут они боролись без результатов. Оба едва переводили дыхание, и зрители хотели уже вмешаться, чтобы, по обычаю, отложить бой, когда Боб внезапным скачком бросился в последний раз на противника, схватил его голову под левую подмышку, и вдруг двумя ударами, хорошо направленными в лицо, ослепил ему глаза, по всем правилам искусства.

Малькольм хотел отразить страшным ударом с размаху в челюсть Боба, но в эту минуту, сразу выпущенный из-под мышки Боба, потерял равновесие, голова его закружилась, и он упал, совсем ослепленный…

— Я получил расчет! — сказал он лаконично.

Все закричали «браво» победителю, иные жали руки побежденному, согласно этикету, и каждый теперь занялся только обмыванием ран.

Малькольм пробыл в больнице восемь дней, прежде чем мог приняться за работу. Эндимион же полежал только несколько часов.

Что касается Боба, то все, что он выиграл своей победой, кроме уважения и удивления всего экипажа, была только необходимость работать за двоих, когда пришло время разводить огонь…

Но зато он приобрел глубокую благодарность своего черного друга, которую тот выказывал разными способами.

Через день пароход бросил якорь у берегов Гётеборга. Он пробыл там не менее десяти дней, пока разгружался, а затем отправился в Ставангер, чтобы нагрузиться лесом в Норвегии, и только через шесть недель мог возвратиться в Лондон.

Этого первого опыта для Боба было достаточно, чтобы понять обязанности кочегара и, сверх того, много кой-чего из науки о мореплавании. Не будучи еще настоящим матросом, он мог уже предложить свои услуги и рассчитывать быть принятым на какой-нибудь другой корабль. Таким образом, он простился с капитаном Лоусоном и со своим другом Эндимионом, чтобы пуститься на поиски нового применения своих познаний.

ГЛАВА X. Укротительница мистера Петтибона

Интерес, который долгое время возбуждали поступки и дела Оливье Дероша, возрос до высшей степени, когда стали известны строгие меры, принятые им для участников путешествия.

И, как бывает в подобных случаях, чем труднее казалось попасть на «Галлию», тем большей честью считалось получить эту привилегию. Те люди, которые раньше и не думали о подобном путешествии, теперь явились тоже претендентами. Жизнь молодого изобретателя превратилась в ежедневную борьбу с кандидатами. Они останавливали его среди дороги и нападали со всех сторон.

Он не мог сделать ни одного шага, чтоб не наткнуться на просителя, не мог прочесть ни одного письма, не найдя там просьбы. Купцы, журналисты, ученые путешественники или простые туристы — все находили самые основательные причины, чтобы быть предпочтенными, каждый из них уверял, что, участвуя в экспедиции, он увеличит ее успехи и значение.

Всем им Оливье отвечал одно и то же. «Обратитесь к мистеру Петтибону; я ему вручил все полномочия» Тогда шли к Петтибону, и он, как настоящий янки, испытывал большое удовольствие доставлять им неприятности. По мере того, как росло число просителей, его природная грубость превратилась в ярость. Ему доставляло удовольствие сначала слегка обнадежить, показать, что он добрый человек, немного грубый, но в глубине души вовсе не питающий зла и готовый выслушать основательные рассуждения. Проситель высказывался. К концу беседы, когда посетитель уже мечтал о прекрасных рубинах, о гинеях, которые у него будут… вдруг — трах! Все рушилось! Маска падала; произносилось роковое слово:

— Невозможно, дорогой господин!

— Как? Что? — восклицал уничтоженный и сбитый с толку посетитель.

— Нет места!

— Но вы сейчас только говорили…

— Что же я говорил? Что был бы в восторге взять вас, если бы это было возможно. Я и повторяю это еще раз…

В конце концов проситель уходил взбешенный. Весь Лондон заговорил о такой наглости.

Петтибон становился особой занимательной.

Сочинили уже его биографию. Простой сторож в какой-то конторе, сжигаемый жаждой наживы, он пустился еще с ранней молодости в отчаянные спекуляции; потом стал ворочать миллионами, приобретал и терял нажитые богатства, — и все это зарабатывал, не умея ничего, кроме как читать, писать и считать…

— Да еще, — говорили при этом видавшие его подпись, — считать так и сяк; но что касается письма, вряд ли он знает в этом толк!..

— Но что всего интереснее, — говорил однажды Фицморрис Троттер на вечере у леди Темпль, — так это мистрис Петтибон, которая не только существует, но, говорят, замечательная дама!

— Жена у этого неотесанного грубияна? Помилуйте!

— Я слышал из верного источника!

— Но чем же она замечательна?

— Всем: умна, образованна, красива…