Рубин эмира бухарского - [41]

— Да, придется метить! — заявил Листер. — И заносить в дневник утрату каждого осколка металла.

— Это относится и к дереву, — продолжал Толмачев. — Будущий исследователь, который найдет среди раскопок современный дубовый черенок лопаты, может вообразить, будто он одного возраста с остальными предметами, и с пеной у рта начать доказывать, что здесь в то время был умеренный климат и рос дуб, тогда как на самом деле здесь был жаркий климат и росли финиковые пальмы. Теперь к делу! Что, у вас только один аппарат?

— Нет, у Глеба тоже есть.

Толмачев повернулся ко мне:

— Я слышал, вы живете в макбаре, господин ученый секретарь, хоть бы раз пригласили в гости. Я еще не видел макбары.

— Буду очень рад, — ответил я, краснея и боясь, что надо мной все смеются.

— Ну, тогда давайте так, — сказал Толмачев, — пусть Эспер Константинович займется фотографированием, а мы тем временем съездим к вам. Есть у вас какая-нибудь таратайка?

Рустам несмело толкнул меня в бок.

— Есть, Владимир Николаевич, — отозвался я.

— Но подождите, — сказал он. — У нас все-таки мало рабочих. Надо еще поднанять. Здесь есть поблизости?

— Тут невдалеке кишлак, — сказал я, — я знаю людей там, можно поговорить с ними.

Вдруг вмешался Борис:

— Да, да, я тоже там был. Но это отсталый народ, а есть русские, которые охотно будут работать.

— Это кто же? — спросил Толмачев.

— Да вот, Эспер Константинович знает, — Борис выразительно посмотрел на Листера, — толковый народ, один трех азиатов стоит.

— Это вы что, хотите меня уговорить, что кто-либо управляется с лопатой лучше узбека-крестьянина, да еще в три раза?

— Да нет, в самом деле очень здоровый народ. Поглядите сами.

— Ну и погляжу. А вы, Эспер Константинович, своим чередом подыщите еще десятка полтора узбеков.

— Владимир Николаевич, — ворвался в разговор я, — а кто этот Лишкин и почему он приезжал?

— Ах, Лишкин! — улыбнулся Толмачев. — Вы не глядите, что он такой невзрачный, он блестящий знаток своего дела. Мы вместе кончали археологический институт в 1883 году.

— Какое же это его дело? — спросил Листер.

— Древняя письменность и «реалиа», — ответил Толмачев, — вернее сказать, «материалиа». Он знаток бумаги, пергаментов, списков, столбцов, принадлежностей для письма, тушей, чернил и массы вещей, о которых редко кто думает. Там он орел.

Тем временем Рустам уже запряг лошадей, и мы совершили маленькую поездку в макбару, напились там чаю, обследовали окрестности и к четырем часам дня возвратились в лагерь.

4

По возвращении из макбары только Толмачев и Листер сели за план территории раскопок, как Борис ввел двух человек и представил их Толмачеву. Я перехватил взгляд Бориса — он сделал еле заметный знак Листеру.

— Вот, Владимир Николаевич, два новых землекопа, Петров и Осоргин.

— Здравствуйте, — обратился к ним Толмачев. — Откуда будете?

Те, сняв фуражки, прогудели осиплыми голосами:

— Тверские, батюшка.

— Далеко от Твери самой?

— Да нет, — ответил тот, кто был повыше ростом, — так, верст пятьдесят будет.

— Это в какую же сторону, к Клину?

— Да, к Клину.

— Далеко от железной дороги?

— Никак нет, близко.

— Уезд-то какой?

Крестьянин затруднился, потом торопливо подхватил:

— Да Клинский, батюшка, Клинский, какой же еще?

— У сестры моей в Тверской губернии имение, вернее, было. Думал, вы из тех краев. Ну ладно, копать умеете?

— Ну как же не уметь? Ишшо бы, сызмальства по крестьянству.

— Не пьете?

— Ни-ни.

— Пожалуй, подойдут, — вставил Листер.

— Ну, как знаете, — заключил разговор Толмачев и повернулся к карте.

Борис и новые рабочие вышли. Они производили неубедительное впечатление. Были все основания думать, что это друзья Бориса и Листера из тугаев — офицеры, загримировавшиеся и подыгрывавшие под крестьян. Правда, они мычали что-то неясное о том, откуда они, и если бы Толмачев продолжал расспросы, они, несомненно, сбились бы. Я вышел поглядеть на них еще раз. У высокого было неприятное лицо с крупными чертами, большим ртом и щупающими, бегающими серыми глазами навыкате. Другой, ростом поменьше, был очень широк в плечах, вероятно, отличался большой физической силой. Оба были неопрятные и небритые.

— Глеб, — обратился ко мне Листер, — займитесь-ка с новыми рабочими. Пусть один пойдет точить те новые лопаты к завтрашнему дню, а вы с другим разбейте еще четыре квадрата с западной стороны.

Я наморщил лоб. Терпеть не могу эти запад и восток и совершенно не ориентируюсь в странах света. Листер, по-видимому, понял мое замешательство и показал мне план.

— Хорошо, — сказал я.

Я взял высокого неприятного с собой, фамилия его была Петров, коренастого же, Осоргина, отправил точить запасные лопаты.

Найдя опорный колышек, я велел своему помощнику закрепить тесьму, а сам пошел с рулеткой и связкой колышков дальше. Он должен был глядеть, в створе ли я ставлю следующий колышек, и подавать мне знаки. Когда колышек был установлен, я подозвал его жестом и передал ему связку колышков, чтобы он в дальнейшем носил ее. Чтобы связка не рассыпалась, я придерживал ее двумя руками, и он принял ее от меня тоже обеими руками.

На его левой руке не хватало двух пальцев.

У меня екнуло сердце. Хассан говорил, что у того негодяя, который мучил и грабил их, Погребняка, не хватало на одной руке, — но на какой: правой или левой? — двух пальцев. Неужели этот «Петров» и есть Погребняк? Как быть уверенным?