Рубин эмира бухарского - [13]
— Ну, мне здесь. — Паша легко соскочил с линейки.
Через четверть часа я уже подъезжал к больнице на окраине города.
Александра Ивановна и Катя вышли мне навстречу.
— А вот и Глеб, — приветствовали они меня, как своего. — Давайте бумаги, нам уже звонили.
Александра Ивановна пристально посмотрела на меня:
— Опять зеленый. Должно быть, ничего не ел? Катя, веди его в столовую, там еще не кончен обед.
Я действительно был голоден, как волк, и Катя только улыбалась, глядя, как я уминаю кашу.
Мы сидели в отдаленном углу теперь уже почти пустой столовой. Вдруг послышались шаги. Я поднял глаза и увидел переливы лилового шелка на полных плечах и пухлые женские руки в кольцах, обнимавшие Катю за плечи.
— А, Катишь, вы здесь, да еще с кавалером, — заговорила женщина высоким жеманным голосом. — Познакомьте нас.
Она выпрямилась и смотрела на меня. У нее было все преувеличенное: и яркие глаза, и пудреное лицо, и бюст, и несимметричный, с чересчур полными губами рот. Ей могло быть около тридцати лет.
Катя движением плеч освободилась из ее рук.
— Это Глеб Аристов. А это Юлия Викторовна, наша сестра-хозяйка.
— Очень рада. Еще один столичный молодой человек. Ну как вы нашли город и как вы находите нас? — Она глядела на меня нескромными яркими глазами.
Я ничего не мог ответить.
— Но вы ешьте, я вам помешала. Катишь, что же вы кормите его кашей? Там есть кое-что получше.
— Это для тяжелобольных, Юля.
— Ну и что? Для такого гостя нет законов.
Но я уже встал:
— Спасибо, Катя, я сыт. Пора возвращаться в город.
Вошла Александра Ивановна и попросила меня передать Владимиру Николаевичу, что она поместилась во флигеле и что ему приготовят комнату.
— А сейчас возьмите Катю с собой, — добавила она, — пусть проветрится, а вечером привезет Владимира Николаевича.
— И я с вами в город, и я, — вызвалась Юля.
По дороге Юля без умолку говорила о том, какая чудная женщина и самоотверженный врач Александра Ивановна (в надежде, что мы ей это передадим), как знаменит в Туркестане ее муж и как она помнит Катишь еще ребенком. Она сидела близко, и мне было жарко и неудобно. Я опускал глаза, чтобы не смотреть на нее.
— Что вы все смотрите на мои чулки? — повела она ногой. — Это контрабанда из Афганистана; если бы вы знали, как трудно доставать.
— Но я вовсе не смотрю на ваши чулки, — смутился я.
— Да, да. — И она погрозила пальцем.
«Боже, — с тоской думал я, — и откуда берутся такие! Она только грязнит Катю».
Когда мы доехали до той площади с чайханами, где я сидел утром, Юля, оглянувшись, внезапно заявила, что она сойдет здесь, и попросила нас захватить ее на обратном пути.
«Что ей здесь делать? — подумал я про себя. — Одни узбеки, а с ними вряд ли у нее что-нибудь общее».
В ревкоме никого не оказалось. Нам сказали, что наши уехали с председателем ревкома осматривать место будущих раскопок.
Делать было нечего. Оставив линейку, мы с Катей направились пешком к площади с чайханами, или «чайхана-майдан», как я стал называть ее.
Немного проплутав, мы попали в тот проулок, который примыкал к площади сзади киоска. Внезапно Катя почувствовала, что в туфлю ей попал кусочек щебня; она остановилась, чтобы вытряхнуть его, и оперлась о тонкую стенку киоска. Сквозь нее до нас явственно доносились голоса, и мы невольно стали свидетелями разговора.
— Да нет, это просто дети, мелюзга, — говорила Юля.
— А отца видела? — спрашивал мужской голос. По тембру это был как будто голос грека, но странно, на этот раз он говорил совершенно правильно и в нем не было и следа восточного акцента, а был другой, тоже не русский.
— Пока еще нет.
— А она?
— Она ничего, старомодная и слишком занята больными, чтобы мешать мне.
— Ты постарайся подружиться со всеми мужчинами, сделайся необходимой, пусть привыкнут видеть тебя все время. Найди кого-нибудь, чтобы ухаживал за тобой.
— Это и так все делают, — самодовольно прыснула Юля.
— Ну, ну. Эти приезжие должны иметь высокие связи наверху. Смотри. И помни: главное — военные.
Наступила пауза. Катя и я стояли молча, глядя друг на друга. Все это было так неожиданно, так отвратительно.
Но что нам было делать теперь? Выйти из-за киоска? Они поймут, что мы слышали их разговор.
Я выглянул за угол.
С другого конца площади шли Ратаевский и Файзулла, но они не видели меня. Файзулла что-то быстро говорил, потом кивнул Борису, пошел к чайхане и лег на то же место, на котором я оставил его утром.
Борис шел прямо на киоск. Я снова нырнул за прикрытие. Очевидно, и обитатели киоска пристально следили за ними, так как я услышал повелительный голос грека:
— И эти, оба. Узнай и познакомься.
— Хорошо, — прозвучал покорный ответ Юли.
Сама судьба тут же сыграла ей на руку.
Борис уже стоял у киоска и заказывал прохладительную воду. Акцент грека вновь переменился на кавказский. Он суетливо и навязчиво предлагал халву, баклаву, шепталу и другие сласти, перемежая все словами «круты дальше».
Мы с Катюшей воспользовались этим моментом и вышли из-за прикрытия.
— А, Катя и Глеб! — крикнул нам Ратаевский. — Вот встреча. Идите сюда, тут чудные пирожные, совершенно довоенные.
Катя и я отказались, но нас стали уговаривать. Постепенно завязался общий разговор. Юля не отрывала глаз от Ратаевского и буквально забросала его вопросами:
