Рубикон - [52]

И Цезарь с болью ощутил, что Октавиан знает какую-то очень важную истину, давно и прочно забытую взрослыми, я как только он, триумвир, венчанный лаврами, завоеватель обеих Галлий, вспомнит эту истину, все встанет на свои места и он наконец найдет путь к сердцу сына.

— Подойди ко мне, мой милый...

Октавиан медленно, держа одетый на руку уже готовый венок, подошел:

— Это тебе.

— Зачем мне Ты лучше сестре отдай, — ласково возразил Цезарь и снова почувствовал, что говорит не то. — Твои цветы слишком красивы для такого лысого старика, как я, попробовал он пошутить, чтобы ребенок не обиделся.

Но мальчик не принял шутки.

— Я сестре сплету другой, а этот пущу в море. — Октавиан мечтательно посмотрел вдаль. — Он доплывет...

— Куда же твой венок должен доплыть?

Октавиан не ответил. Разве Цезарь не понимает? Куда же и плыть венку, как не в Пицениум? Писать нельзя, потому что Октавиан забыл, в какой деревушке живут Випсании, а венок — тот сам дорогу найдет. Сперва поплывет по морю, потом, как лодочка, поднимется вверх по горному ручью, и выплеснет его ручей прямо к порогу Випсаниев. Возьмет Агриппа в руки венок и вспомнит друга. Поймет, что побратим не забыл его.

VI

Каждое утро Цезарь давал себе клятву посвятить этот день своему сыну. Он вставал на заре, когда в доме все еще спали, и шел к морю. Он был хорошим пловцом и, бросившись в холодное, подернутое утренней дымкой море, плыл. Уверенно рассекал сильными взмахами лазурь и плыл, плыл, пока низкие берега Цизальпин не исчезали в голубом тумане и при первых проблесках солнца не вставали крутые горы Эпира.

А когда он возвращался, солнце уже вставало над морем. На высоком холме, розовея в утренних лучах, ясно вырисовывались стены Равенны. А за ними — город с узкими покатыми улочками, где просторные светлые дома, построенные на римский манер, перемежались с темными острокрышими жилищами галльской знати. Улочки сбегали к форуму, а вокруг форума белели храмы, высилось нелепо пышное здание городского муниципалитета и окруженный тенистым садом дворец проконсула, простой и строгий.

Равенна росла, и за стенами крепости уже ютился поселок. Там, в хижинах, крытых тростником, жил бедный люд: ремесленники, мелкие торговцы, копеечные мудрецы, полунищие адвокаты и предсказатели, продавцы талисманов. Среди них было много исконных квиритов, безуспешно искавших счастья на этой далекой окраине италийского мира.

Цезарь, не спеша и вдыхая всей грудью утреннюю свежесть, поднимался к крепостным воротам. Делами он займется позднее, а сейчас, пока влажный зной не окутал землю, велит оседлать двух коней и они с Октавианом поскачут вдоль побережья по новой, недавно проложенной страде, ведущей в глубь Цизальпин. Мальчик увидит луга, покрытые такой яркой зеленью, какую не увидишь ни в Кампании, ни в Лациуме, увидит недавних полудиких охотников, ставших примерными пахарями, поймет, как велико дело, задуманное его приемным отцом. И может быть, проносясь в стремительной скачке по земле, преображенной Дивным Юлием, они наконец поймут друг друга...

Но навстречу Цезарю спешил центурион и рапортовал, что прибыли послы от племени ретулов, а магистраты города Равенны просят Цезаря посетить муниципалитет.

И так каждое утро! То послы племен искали справедливости и защиты у Дивного Юлия, то местные отцы отечества взывали о помощи...

Прогулку, обещанную с вечера ребенку, приходилось отменять. Цезаря ждал неотложный труд. Галлия была для него не только завоеванной страной — она была его любимым детищем, созданием его рук, его Галатеей.

Прямые, как римский меч, дороги, вымощенные привезенным из Италии мрамором, связывали приморские города Аквитании с Лютецией, сердцем лесной страны.

Италийские поселенцы корчевали лес, осушали болота, и с каждой весной все больше пашен взрезал италийский плуг. Многие галлы, сменив шкуры диких зверей на тонкие полотна, начали перенимать римские обычаи. На их столах все чащей чаще появлялся румяный хлеб, испеченный в доброй римской печи. На их празднествах легкие виноградные вина все чаще вытесняли местное пойло, настоянное на дурманящих лесных ягодах.

Вместе с внешней цивилизацией ветер с юга заносил в лесную страну и семена более высокой духовной культуры. У кельтских племен еще не было общедоступного алфавита, а их таинственные руны могли читать лишь священнослужители — друиды, да и то не все. И Цезарь решил, что римский букварь должен завершить дело, начатое римским мечом. Он мечтал, что вместе с римскими буквами войдут в обиход простых галлов и римские слова, а вслед за римскими словами и римские мысли. К тому же смешанные браки облегчали слияние победителей с побежденными.

И вот на священном острове галлов по повелению Цезаря открыли школы. Там дети римских солдат и галльских женщин учились в обязательном порядке родному языку их отцов.

Но и другим юношам не возбранялось посещать эти школы. Там их обучали не только грамоте, а и ремеслам, неведомым доселе лесным жителям. Тем, кто окончит школу с отличием, были обещаны от имени проконсула немалые денежные награды с обязательным условием открыть в родных поселках мастерские по римскому образцу.