Рубикон - [42]

Глава шестая

I

Помпей полировал ногти. Костяной заостренной лопаточкой отодвигал кожу, очищая розовые лунки. Заботливо потирал замшей, посыпал мелким пурпурным порошком и снова полировал. С удовольствием разглядывал свои белые руки. Любил опрятность даже в мелочах, любил неторопливость во всем и выше всего ценил покой. Но он должен бороться или погибнуть.

Юлия умерла, и с ее смертью порвалась последняя нить, связывающая его с Цезарем. Теперь проконсула Галлии ничто не удержит.

Помпей боялся соправителя, чувствовал, что тот умней, талантливей, а главное, удачливей его. Великого обвиняли во всем: в поднятии цен на хлеб, в катастрофе на Евфрате, в гибели Красса и его армии...

Клодий снова на всех перекрестках кричал, что Кней Помпей, подкупленный Фраатом, выпустил демона войны, а теперь армянский тиран обтер свои ичиги волосами римского вождя.

Но бессовестным, бессердечным патрициям мало юных жизней, загубленных на Евфрате. Цицерон и Помпей пустились в спекуляции, заняли товарами галеры, предназначенные для подвоза в Рим египетской и босфорской пшеницы, и взвинтили цены на хлеб.

Оборванцы толпами собирались у дома Помпея и осыпали Великого проклятиями. Помпей удалил в почетное изгнание Цицерона, личного врага Клодия. Однако Клодий не удовлетворился этой жертвой. Поняв, что Великий ищет примирения, дерзкий трибун сделался еще предприимчивее.

Обращаясь к народу, спрашивал:

— Кто морит квиритов голодом?

— Пом-пей! — отвечали хором Клодиевы сторонники.

— Кто жаждет междоусобиц и тирании? — вопрошал трибун.

— Пом-пей! — раздавалось в ответ.

Помпей молча терпел все нападки, непристойные выкрики в Сенате по его адресу, карикатуры, ходящие по рукам. Он ждал худших бед.

Но если сам Великий безропотно, как вол, осаждаемый мухами, сносил все, то его друзья решили немедленно вступиться за честь своего вождя. Друг и правая рука Катона, Тит Линий Милон, подобрал приверженцев из зажиточных клиентов Помпея и уже не раз вступал на площадях и перекрестках в бой с шайкой Клодия.

Душное городское лето, напитанное испарениями крови, казалось, само разжигало безумие и ненависть.

II

Запыленные, пожухлые желтые акации не бросали тени. Белизна дороги слепила. Клодий, бросив поводья, дремал в седле. После трагической гибели Красса его верный клиент чувствовал себя осиротевшим. Цезарь не любил прихлебателей, а в соратники Клодий не годился. Тщедушный, слабый телом, дерзкий на язык, уличный забияка, он не переносил напряженного труда. Кроме того, у Гая Юлия были все основания ревновать его к своей супруге. Клодий вздохнул. Он устал от беспорядочной жизни и бесконечных стычек.

Погруженный в задумчивость, трибун не заметил приближающейся опасности. Вскинув глаза, с ужасом увидел Милона во главе толпы вооруженных людей. Клодий закрыл лицо краем тоги, дал шпоры. Может быть, не узнают... Толпа надвигалась, а он один. Клодий пригнулся к седлу. Заметил, как Милой обернулся к рабу. Раб-африканец хлестнул лошадь и преградил путь.

— Дай дорогу, — я трибун, — хотел крикнуть Клодий, но дыхание перехватило... — Я трибун народа римского, священ и неприкосновенен, — пролепетал он, побледнев.

Клиенты Милона, бравые поселяне, сомкнутым строем все приближались. Клодий ясно видел лица, озлобленные, насмешливые.

— Я трибун! — закричал он и тут же упал на шею коня, обливаясь кровью. — Под лопатку...

Превозмогая боль, спрыгнул и кинулся бежать, упал, Пополз. В кустах не преследовали. Чьи-то руки подхватили раненого и внесли в дом.

Клодий вырвался и пополз к очагу. Вцепился в решетку. Уцепившийся за решетку очага находится под покровительством и защитой богов этого очага, и лишь святотатец осмелится поднять руку на призывающего лар![34]

От потери крови шум в ушах нарастал, казался топотом множества ног.

Милон, ворвавшись, кинулся к недобитому врагу.

— Все равно отвечать! Тащите!

Клодий в смертельном ужасе прижался всем телом к решетке очага.

— Я трибун, я трибун, — шептал мертвеющими губами. — Вето!

— Господин, трибун подох у меня в руках. — Дюжий нумидиец вскинул труп Клодия через плечо. — Куда выбросить?

— Мразь! — Милон ударил нумидийца в лицо. — Положи тело и прикрой, как подобает, тогой!

На улице, привлеченные шумом свалки, сбегались жители пригородной деревушки, окружали убийц. Сторонники Милона мечами проложили себе путь.

Тело Клодия обмыли, возложили на носилки, убрали цветами, как велел обычай, и понесли домой. В Риме, в предместьях и кварталах, населенных беднотой, уже знали о смерти Клодия.

Со времени гибели Гракхов, за все восемьдесят лет, Вечный Город не помнил такого святотатства — убиения народного трибуна, искавшего защиты у очага квирита. Обвиняли громко Помпея и аристократов. Они стремились вернуть дни патрицианской деспотии! Даже умеренные популяры, осуждавшие Клодия при жизни за его бесшабашность, были возмущены.

Толпа вокруг носилок с останками трибуна росла.

— Несите к курии, — крикнул кто-то. — Пусть отцы отечества полюбуются на дело рук своих!

— Да трепещут убийцы перед трупом! — Защитник дел народных, трибун Целий, сотоварищ убитого по трибунату, вскочил на ростру. — Сюда, сюда!