Рубидий - [35]

"Беги, идиот" — застучало в голове. Вместо этого Привалов остановился. Во-первых, потому, что бежать было невежливо и смешно. Во-вторых, у него отнялись ноги.

— А вот ты и пришёл, Саша, — Корнеев ухмыльнулся так, что у Александра потёк холодный пот по спине. — Очень я рад тебя видеть. По гроб жизни.

Ничего не понимающий Дрозд беспомощно оглянулся. Привалов сделал ему знак рукой — иди, мол, иди, потом догоню.

Корнеев заметил.

— Эх, — сказал он с какой-то задушевной тоской, — я бы вас обоих прихватил. Да вот беда, меня на одного только хватит. Мчись мухой, пиздорванец, — посоветовал он Дрозду.

— В-виктор, — набрался смелости Дрозд. — Что с вами? Вы больны?

— А вот и неееет, — мерзкая ухмылка перекосила витькино лицо. — Это я раньше нездоровый был...

Привалову пришла в голову мысль, что Витька свихнулся из-за какого-то неудачного научного опыта. Мысль прожила ровно секунду: что-что, а техника безопасности у Корнеева всегда была на первом месте.

Он собрался с духом и сказал:

— Корнеев. Что тебе надо?

Глаза Витька вспыхнули.

— Смерти, — сказал Корнеев ласково. — Смерти твоей хочу. Как ты моей хотел. Только я сильнее. Пиздец тебе. Мы тебя тут породили, мы тебя здесь и убьём.

В этот момент до Привалова, наконец, дошло, почему Кристобаль Хозевич его так легко отпустил. Хунта уже вычеркнул его из числа живых — и просто подыскивал того, кто сделает это на самом деле. А может, просто проверял готовность давно назначенного и заранее приставленного к нему, Александру Привалову, исполнителя.

"Не могут же они так" — пискнул голосок в голове Привалова — и потух, как сырая спичка.

Дрозд издал какой-то интеллигентный, беспомощный звук. Ему очень хотелось смыться, но приличия не позволяли.

— Иди, — сказал ему Привалов. — Беги! — заорал он, видя, что Дрозд мнётся.

Блондин в свитере отпрянул, споткнулся, испугался наконец, побежал. Удары ног отдавались в пустом коридоре — бум, бум.

— Благородненький какой, — ещё гаже ухмыльнулся Корнеев, перебирая пальцами в воздухе. — Чё, сучёныш мелкий, говно ебучее? Помнишь, что с утреца было? Закончим дельце?

— Витька, — попробовал Привалов. — Ты хоть понимаешь, что тебя замагичили?

— А вот и нет, — ухмылка Корнеева растянулась на всё лицо, превратившись в оскал. — Меня размагичили. Намордник блядь сняли. До чего пиздато... Я тебя, поёбыша, всегда любил особенно, говнюшок ты наш курощавый... Ссыкотно, падаль? Из родных говён на волю захотел? В беленькие-чистенькие? Мы блядь вас, чистеньких, душили-душили... — он подходил всё ближе к оцепеневшему Александру. — В патоку шлёпнуть, в патоку, всё семя ваше резать, резать... Я сам подохну, а тебя блядь не отпущу, выдрист, сучила... сволочь, вас всех нужно без конца убивать, без конца, резать, расправляться, расстреливать... Да погибнет моя душа с тобой, — начал он читать "самсоново слово", простирая руки. — Да погибнешь ты худой смертью...

Тьма начала сгущаться в коридоре, застя всё — воздух, шаги, голоса.

— Витька, ну зачем? — Александр решил попробовать ещё раз. — Ты же сам умрёшь.

— Да бля мне похуй, это разве жизнь... Да возьмут тебя силы злые, — в голосе Корнеева прорезалось настоящее ликование.

Тьма заклубилась вокруг Привалова. Он почувствовал, как оттуда, из тьмы, на него смотрят чьи-то безжалостные, голодные глаза.

"Господи, как же глупо" — успел подумать он, когда вспыхнула жёлтая молния и тьма разлетелась на клочки.

— Вот примерно этого я и ожидал, — сказал профессор Преображенский, стоящий у стены в свободной позе.

— Странно было бы сомневаться, — подтвердил Люцифер, удобно устроившийся на плече профессора.

Привалов понял, что он жив, и перевёл взгляд на Корнеева. Тот сидел на корточках и мелко-мелко трясся, скалясь. Сощуренные глаза его излучали чёрную злобу.

— Что они с ним сделали? — почему-то шёпотом спросил Александр.

— С цепи спустили, — сказал профессор.

Он сделал пасс и Корнеев застыл. Глаза его обессмыслились.

— Вот за это, — заметил Преображенский, — я их ненавижу больше, чем за расстрелы.

— Спорно, — не согласился Люцифер.

— Что с ним? — Александр никак не мог отвести глаз от Корнеева. Казалось, что даже лицо Витьки изменилось — почернело и как-то вдавилось в себя, сделавшись карикатурно-азиатским, обезьяньим.

— Вы видите перед собой, — сказал профессор тоном экскурсовода в зоопарке, — настоящего потомственного красного. Он же большевик низовой в настоящем своём виде.

— Тот самый тип, — подтвердил Люцифер. Пёрышки его, однако, встопорщились.

— Большевик? — не понял Привалов. — Да Витька эту советскую власть матами крыл регулярно.

— Таким это можно, — махнул рукой профессор. — Даже нужно. Злее чтоб были. Да и за дело. Советская власть их сдерживала. Собственно, вся советская культура  на это работала — держать их в состоянии человеческом. Ну, относительно человеческом. Чтоб на улицах людей не ели. Они ещё себя покажут, как отсекатель переключат. Кровью умоетесь, пока на них снова хомут не наденут.

— Нет, ну подождите, — Александру всё это не нравилось, хотелось возразить. — Витьке же учёный. Гуманист, — на этом слове Привалов всё-таки поперхнулся: гуманизма за Витькой он и раньше не замечал.