Рубеж надежности - [46]

Они тоже помогают производству лекарств, ведут венгерскую фармакопею, контролируют чистоту препаратов, ищут новое сырье для них. Обо всем этом и шла у нас беседа, а со стены, как бы участвуя в ней, смотрели портреты ученых, которые прежде работали здесь. Вот профессор Вамоши — в 1902 году он обнаружил слабительный эффект фенол-фталеина; профессор Ишшекутц — в 1916 году он открыл новатропин, потом новурит; профессор Аугустин — он основал в 1914 году станцию лекарственных растений… Я подумал, что студенты, которым, конечно же, не раз рассказывалось об этом, выходят из стен вуза с убеждением, что их грядущие заслуги тоже непременно будут отмечены.

Надо сказать, сама специфика фармакологии делает такое убеждение не просто полезным, но совершенно необходимым. Эта наука находится пока на стадии, когда предсказать лечебное действие того или иного соединения зачастую невозможно. Приходится идти методом проб и ошибок, и нужно, чтобы очень много было этих ошибок и проб. В среднем, сказали мне ученые, из 4―5 тысяч химических соединений, которые они синтезируют, только одно попадает в клинику. И далеко еще не каждый препарат одобрят и примут врачи. Отсюда следует, что люди постоянно должны думать, пробовать, ошибаться, снова пробовать, спорить, искать. Отсюда следует, что надо видеть успехи каждого, помнить, кто погасил пожар, кто первым высказал дельную мысль, кто предложил технологию, кто изобрел препарат… Очень это важно, что труд в социалистической Венгрии не обезличен, а заслуги людей не стерты.

ИНЖЕНЕР-ХИМИК, кандидат наук Лайош Тольди тоже начинал на рихтеровском заводе. Если хотите, в его судьбе можно увидеть продолжение того «типового» пути, который на двух примерах уже очертили мы. Он работал на заводе, сумел проявить свои способности и в 1950 году был в числе лучших инженеров переведен в Центральный институт по изысканию лекарств.

Этот научный центр отрасли строился с размахом. Удобно, красиво и, я бы сказал, демократично. Когда идешь по длинному коридору, по сторонам видны зеленые панели из стекла, металлические жалюзи, скрывающие проводку, и одинаковые белые двери лабораторий. Они здесь стандартные, строго одинаковые. Всем предоставлены равные возможности, и возможности эти велики — институт оснащен щедро.

Тольди был в ту пору уже сложившимся человеком, ему исполнилось 29 лет. Он получил комнату для работы, такую же, как и все остальные. Но комнаты были стандартными только по размеру, люди в них работали разные. Тольди повернул стол углом к свету, повесил над окном цветы, прибил к стене репродукцию дюреровского портрета и кокосовый орех, из которого его приятель художник сделал волосатую разбойничью рожу. Стало уютно, захотелось работать. Группы у Тольди тогда еще не было, но мнения его были очерчены твердо.

Задача руководителя, — объяснял он мне, — выявить таланты каждого из подчиненных. Задача подчиненных — выложиться, показать, на что они способны. Общая задача — так организовать дело, чтобы результат у группы был больше, чем у тех же людей порознь. Умножение сил, а не сложение. Если руководитель не в состоянии этого добиться, он не может руководить. Тогда его надо прогнать.

Пожалуй, с этим человеком нелегко было работать. Но, собственно, кто сказал, что жизнь в науке должна быть легка? Он сидел в своем кресле, в зеленой свободной рубахе, в белом халате поверх, держал сигарету в длинном мундштуке. У нею были коротко остриженные жесткие волосы, скуластое сильное лицо, оценивающие глаза.

После мне рассказали, как рос этот человек. И не он один. Институт молод, средний возраст сотрудников ближе к тридцати годам, чем к сорока. Лайоша Тольди отличали воля, напор, жестокая требовательность к себе и людям: почти всегда его идеи осуществлялись быстрей. Доктор Ланг, заместитель директора института, давший ему эту характеристику, сказал еще, что никогда не слышал от Тольди слов, популярных у венгерских официантов: «Это не мой столик». Я подумал, что так говорят не только официанты, и не только венгерские.

В общем, дальше я вновь повторю ту же формулу: за несколько лет Тольди прошел в институте путь от низшего оклада к высшему. От 1300 форинтов в месяц до 3600. Чтобы покончить с грубой прозой, добавлю, что за кандидатскую степень он тоже получает прибавку, причем платит ему эти деньги не институт, не завод, а академия наук. Есть и другие вознаграждения. За создание нового лекарства изобретатель получает по закону до 5 процентов общей стоимости продукции в течение пяти лет, за новую технологию — 2 процента… Иной меркантилист, из примитивных, пожалуй, поморщится: не многовато ли? И захочется ему на этих выплатах сэкономить. И не подумает он, бедолага, о том, что остальные-то 95―98 процентов идут государству! За время своего существования институт, о котором идет у нас разговор, разработал и внедрил больше ста препаратов. Чистая прибыль от работы этого коллектива составила уже свыше трех миллиардов форинтов.

Но мы отвлеклись, сейчас не деньги интересуют меня. В конце концов человеку творческому всего дороже самостоятельность, возможность продолжать свои поиски, право углублять их. Об этом виде поощрения, может быть, самом важном, надо особо сказать. Тольди был вначале одним из рядовых сотрудников, от работы к работе рос его авторитет, с авторитетом росли возможности. Лайошу Тольди поверили, ему дали право работать по индивидуальному плану, дали дополнительные средства на эксперименты, выделили помощников. Сейчас в группе Тольди пять инженеров-химиков и семь лаборантов. Как выразился доктор Ланг, человек получил