Розыск продолжать - [10]

— Проверим. А что упустил — растяпа. Суетесь не в свое дело, шерлоки холмсы.

— Я окончил курсы...

— Еще хуже, — отрезал капитан. — Полузнайство в нашем деле хуже полного незнайства, понял? И вполне допускаю, что твои необдуманные, прямо скажем, топорные действия могли подтолкнуть убийцу. Могли, понял? И моя бы воля, я бы тебя выгнал из милиции в двадцать четыре часа. Но поскольку нет у меня такой воли, а ты в дело влип основательно, то так уж и быть, поковыряйся со своей матрацной идейкой. Через десять дней доложишь, вот тебе мой телефон.

Я был настолько выбит из колеи гибелью Володи и ощущением собственной вины, что напрочь забыл о Вере Звонаревой, трехдневной ее отлучке, «хрустиках», которые за что-то настойчиво требовал с нее покойный Вовочка, тетке в Сокольниках и возможной встрече Веры с неизвестным Милором (о котором, естественно, доложил все, что знал) в семь часов на Центральном телеграфе. Я тогда был еще очень молод, абсолютно неопытен и не понимал, насколько прав капитан в своей суровой отповеди. Не понимал, насколько вредит делу любительская самодеятельность доморощенных сыщиков, не имеющих ни навыков, ни помощников, ни просто знаний для борьбы с неизвестным преступником, личный опыт которого, его интеллект, знания, развитие могут значительно превосходить те же качества одинокого сыщика-любителя.

В сущности, это и произошло в данном и, увы, роковом случае, однако, сознавая, что совершил оплошность, я не понимал, в чем она конкретно заключалась и почему в результате этой моей промашки преступник решился на такую крайнюю меру, как убийство поселкового дурачка, показания которого даже не могли быть использованы в суде в силу ограниченной дееспособности гражданина Пухова.

— Милор, может быть...

— Проверим, — сухо отрезал капитан. — Ребята тут поработают. Ты с ними не знаком, ничего не знаешь и никуда больше не лезешь. Матрацами занимайся, это тебе по плечу.

Не скажи неприветливый капитан последней фразы, я, может быть, и не закусил бы удила, не обиделся бы до жара, не полез бы в бутылку, выражаясь тогдашним языком. Но меня весь тот день совали носом в эти распоротые матрацы, с которых, собственно, все и началось, и в конце концов количество переросло в качество. Я невероятно обиделся и дал сам себе слово лично представить убийцу заносчивому капитану.

Опергруппа уехала, собрав ничтожные материалы об убийстве. Отныне я должен был бы заниматься «матрацной версией», но заниматься ею я не спешил, поскольку упорно размышлял над иной проблемой.

Время выстрела, оборвавшего жизнь Володи Пухова, было известно не только из предположений местного врача, но и из заключения экспертизы, с которой нас ознакомили. Тогда на Ярославль шел товарный состав: об этом тоже было известно, и поездной бригадой занимались ребята из опергруппы капитана. А мне неожиданно пришло в голову не какое-то там откровение, а некое, весьма недоказуемое соображение, что грохот проходящего товарняка и грохот выстрела совпали не случайно, и именно поэтому, собственно, выстрела никто и не слыхал. А убийца мог стоять на насыпи: там не было снега, а следовательно, и не осталось следов.

Однако после разноса капитана я не решался на самостоятельные действия. Не потому, что боялся служебных неприятностей, а потому, что понял и на всю жизнь запомнил, сколь вредны и опасны личные розыски. Но идти даже к Сорокопуту со своими беспочвенными догадками я не рискнул, решив сначала посмотреть на поезд, который шел, согласно расписанию, в тот день так же, как и во все прочие дни.

Я вышел к насыпи ранним утром еще до подхода товарного состава и, значит, до убийства, если эти два события и впрямь накладывались друг на друга. Было еще очень темно, насыпь в этом месте пересекала низину и оказалась значительно выше тропинки, на которой нашли тело. Областные работники еще тогда внимательно осмотрели насыпь, колею и тропинку, но не обнаружили ничего любопытного, а собака след не взяла. Я несколько раз прошелся вдоль полотна, но не потому, что рассчитывал найти что-либо, а чтобы представить, где мог стоять преступник, поскольку его следов нам обнаружить не удалось. И выяснил, что в это время с насыпи тропинка еле-еле просматривается, а если учесть, что тело нашли в пятидесяти семи метрах от рельсов, то попасть при таком освещении и на таком расстоянии даже в белую заплатку шапки было практически невозможно. Это перечеркивало блеснувшую было идею, но я не успел разочароваться, так как показался поезд.

Я решил дождаться его на насыпи, поскольку кругом был непролазный снег. Заранее стал твердо и устойчиво, ожидая, что мимо промчится грохочущая махина, но в этом месте оказался незаметный для глаза, но ощутимый для поезда подъем: состав полз, грохоча и лязгая. Да, этот грохот способен был заглушить любой выстрел, но я не думал уже о выстреле: неожиданно для себя я рванулся, нагнал подножку, уцепился за поручень, подтянулся и оказался в проходящем составе.

— Не знаю, как преступник пришел к месту убийства, но точно знаю, как он с него ушел, — с торжеством сообщил я Сорокопуту. — После выстрела убийца вскочил в проходящий товарный поезд на ходу.