Розы в снегу - [51]
Из сундука, стоявшего у окна под ее скамьей, достала принадлежности для шитья и очки Лютера. Эти сокровища она спрятала в складках своей широкой юбки. Перед тем как выйти, остановилась в дверях.
Свет раннего утра проникал сквозь толстые стекла окон. В углу сверкала изразцами печь. Пол чисто выскоблен. Деревянные панели потолка искусно разрисованы. Это она, своими руками, самим присутствием своим привнесла уют в полуразрушенное здание монастыря.
И теперь опять в путь! А ей так хочется остаться, посидеть у стола. Там, где сидел господин доктор, держа перед собой раскрытую Библию… Почему снова — по разбитым дорогам, она и дети… Будь она на свете одна, осталась бы, обязательно осталась бы. Но третий раз чума в доме — это слишком.
Дверь с легким скрипом закрылась. Как могла быстро, Катарина сошла вниз. По каменным ступеням прошуршали ее юбки. Тишина стояла в покинутом монастыре. Женщина заперлагвходную дверь на засов и бросила прощальный взгляд на каменные сиденья, расположенные по обе стороны портала. Все уже сидели в телеге. Утренний ветер играл гривами лошадей. Пауль с важным видом держал вожжи в руках.
— Оставь это, Пауль, не балуйся.
Старый Урбан залез на передок телеги, и Пауль послушно подвинулся. Не без труда взобралась Катарина в повозку. Марушель махала рукой студентам, находящимся во второй повозке. Серое небо начало светлеть на востоке.
Когда телега рывком тронулась, Катарина плотнее закуталась в платок. Холодный пот проступил у нее на лбу, несмотря на осеннюю свежесть. Женщина смотрела прямо перед собой. Старая груша во дворе роняла первые листья.
Торгау, декабрь 1552 года
— Марушель, уже утро?
— Нет, мама, еще глубокая ночь.
— Ах, как болит, как везде болит! Господи. Иисусе Христе, избави меня от боли! Если бы я могла шевельнуться… Дочка!
— Да, мама?
— Что сказал врач? Никакой надежды, не так ли?
— На все воля Божия — вот что он сказал.
— Если бы я могла сама ходить в уборную… Неужто у меня все кости переломаны?
— Я помогу вам, мама. Принести ночной стул?
— Нет, нет, дочка, спи. Мучаю тебя только… Не могу сомкнуть глаз. Будто адский огонь горит во всех суставах. И вместе с тем так холодно…
— Я принесу другой, горячий кирпич и положу его к вашим ступням.
— Спасибо, дочка. До чего же мне хочется тепла! Я так много мерзла в монастыре, а потом как хорошо было у печки в нашей комнате. Правда, Марушель?
— Да, мама. Зимой у нас было хорошо. Хорошо и тепло. А когда по вечерам отец приносил лютню…
— До чего же я любила слушать, как вы поете. Хочу быть рядом с вашим отцом. Играет ли он и в садах небесных на лютне, подпевают ли ему ангелы?
Мой господин доктор! Никогда не думала, что так буду его любить. Он был очень добр. Если бы не эта неутихающая боль, я бы не переставая славила Господа. Как мне тяжко… Зачем эта боль? До чего же я любила ходить и работать, а теперь лежу. Марушель, сколько я уже лежу? Сколько?
— Телега опрокинулась в канаву в сентябре. Сейчас декабрь, скоро Рождество.
Так давно, так давно! Хотела бежать от чумы, и вот чума давно ушла, а я не могу вернуться.
Отец твой говорил, что нет греха в том, чтобы бежать от чумы, но Господь наказал меня. Он отобрал у меня все: нажитое добро, сады-огороды, имение Цюльсдорф. Ни скотины в поле, ни самого поля… И я лежу здесь без движения. Но я знаю: так должно быть, чтобы мы не привязывались сердцем к земному.
Я скоро умру, доченька, Но ты не забывай, кто ты есть! Гордись родителями своими — и сын князя будет добиваться твоей руки. Только князья ровня тебе. Твой отец так любил тебя!
Когда умерла Ленхен, ты стала ему утехой и радостью. С сыновьями он часто бывал строг. Даже слишком строг, думала я не раз. Но тебя он носил на руках, целовал. Не забывай этого! Князья дрожали от слова отца твоего и даже папе римскому он не побоялся подставить лоб!
Сам кайзер… Ах, воспоминания не спасают от боли… Какими маленькими мы становимся перед Господом, когда Он заставляет нас страдать. Я призвала бы на помощь всех святых, если бы это облегчило мою боль… Но они не помогут. Ничто не помогает…
Сохранили бы они чистоту веры нашей! И ты, Марушель, если выйдешь замуж за здравомыслящего человека, не забывайте оказывать людям всемерную помощь в распространении неискаженного Евангелия. Как научил нас наш дорогой отец. Так много ссор вокруг этого. И наш добрый Филипп Меланхтон, он часто нестоек, как камыш на ветру.
Приходит некто и говорит: добрые дела? — Да! Приходит другой и возражает: добрые дела? — Нет! Такого спора мне не понять. Если бы они лежали, как я, то не занимались бы казуистикой, а протянули бы руку в эту темную ночь — нет ли рядом руки друга…
— Доченька, как же случилось, что я так сильно разбилась? Разве Урбан не мог удержать коней?
— Он стар, мама… Думаю, вожжи было бы лучше передать Паулю…
— Нет, ухватить вожжи надо было мне. Но я спрыгнула на ходу, мне показалось, что я по-прежнему молода и крепка и смогу удержать испуганных коней… Я забыла о годах… Придет твое время, Марушель, ты родишь детей, затем начнешь стареть — не забывай, что в жизни и отдыху должно быть место. Я никогда не отдыхала. Всегда было столько дел, столько забот обо всем и обо всех… Но Господь в заботе Своей лишил мое сердце гордыни и самомнения… «Лишь с Тобой, Господь, мы одолеем…» Хотела бы я еще раз спеть ту песню из нашего песенника.
В начале нашего века Лев Жданов был одним из самых популярных исторических беллетристов. Его произведения, вошедшие в эту книгу, – роман-хроника «Грозное время» и повесть «Наследие Грозного» – посвящены самым кровавым страницам русской истории – последним годам царствования Ивана Грозного и скорбной судьбе царевича Димитрия.
Книга рассказывает о жизни и замечательной деятельности выдающегося русского флотоводца, адмирала Федора Федоровича Ушакова — основоположника маневренной тактики парусного флота, сторонника суворовских принципов обучения и воспитания военных моряков. Основана на редких архивных материалах.
«…Хочу рассказать правдивые повести о времени, удаленном от нас множеством лет. Когда еще ни степи, ни лесам конца не было, а богатые рыбой реки текли широко и привольно. Так же и Воронеж-река была не то что нынче. На ее берегах шумел дремучий лес. А город стоял на буграх. Он побольше полста лет стоял. Уже однажды сожигали его черкасы: но он опять построился. И новая постройка обветшала, ее приходилось поправлять – где стену, где башню, где что. Но город крепко стоял, глядючи на полдень и на восход, откуда частенько набегали крымцы.
Роман Д. С. Мережковского (1865—1941) «Воскресшие боги Леонардо да-Винчи» входит в трилогию «Христос и Антихрист», пользовавшуюся широкой известностью в конце XIX – начале XX века. Будучи оригинально связан сквозной мыслью автора о движении истории как борьбы религии духа и религии плоти с романами «Смерть богов. Юлиан отступник» (1895) и «Антихрист, Петр и Алексей» (1904), роман этот сохраняет смысловую самостоятельность и законченность сюжета, являясь ярким историческим повествованием о жизни и деятельности великого итальянского гуманиста эпохи Возрождения Леонардо да Винчи (1452—1519).Леонардо да Винчи – один из самых загадочных гениев эпохи Возрождения.
«… – Сколько можно писать, Рембрандт? Мне сообщили, что картина давно готова, а вы все зовете то одного, то другого из стрелков, чтобы они снова и снова позировали. Они готовы принять все это за сплошное издевательство. – Коппенол говорил с волнением, как друг, как доброжелатель. И умолк. Умолк и повернулся спиной к Данае…Рембрандт взял его за руку. Присел перед ним на корточки.– Дорогой мой Коппенол. Я решил написать картину так, чтобы превзойти себя. А это трудно. Я могу не выдержать испытания. Я или вознесусь на вершину, или полечу в тартарары.
Книга Кондратия Биркина (П.П.Каратаева), практически забытого русского литератора, открывает перед читателями редкую возможность почувствовать атмосферу дворцовых тайн, интриг и скандалов России, Англии, Италии, Франции и других государств в период XVI–XVIII веков.Сын короля Сигизмунда I и супруги его Боны Сфорца, Сигизмунд II родился 1 августа 1520 года. По обычаю того времени, в минуту рождения младенца придворным астрологам поведено было составить его гороскоп, и, по толкованиям их, сочетание звезд и планет, под которыми родился королевич, было самое благоприятное.