Розы на снегу - [3]

Ответил на письмо быстро:

«Дорогие мои! Храбрым юношей, которого вы запомнили в шапке с партизанской лентой, был Коля Екимов. Он не дожил до победы, погиб в неравной схватке с врагом. А еще вы не знаете того, кому обязаны своим освобождением. Не знаете самого главного, по сигналу которого мы оказались в то памятное утро в засаде и не дали врагу увести вас на каторгу. Им был Мартын Иванович Роов — тихий «мельник», наш незаменимый разведчик».

* * *

Скрипит от натуги старое водяное колесо, приводя в движение незамысловатые, дедами-прадедами сработанные и испытанные временем механизмы. Крутится вразвалочку жернов, подминая и круша тощие ржаные зерна. Мучным инеем покрыты стены мельницы. Потихоньку поругиваются мужики, возясь с мешками, видимо, стесняются женщин, которые присели в сторонке в ожидании своей очереди на засыпку зерна на помол. В разбитое узкое оконце ветер заносит морозный искристый снежок. Он смешивается с мучной пылью, твердеет, и не понять — то ли это пролегла бугорком дорожка снежная, то ли кто пронес порванный мешок и оставил мучной след.

Я сижу в небольшой, захламленной разной разностью комнатушке, о существовании которой знает только мельник. Раньше тут был склад для инструментов, запасных частей, ременных приводов. Теперь же этот закуток Мартыныч приспособил для своих, как он выразился, «конспиративных надобностей». Ну кто догадается рыться в старом и ненужном хламе? А здесь как раз и находился уютный уголок, где Мартыныч в полной безопасности мог принимать своих «гостей». Небольшой столик у стены, широкая лавка, покрытая дерюжкой, фонарь «летучая мышь» с закопченным стеклом. Но самое главное удобство комнатушки — потайная дверь. Она небольшая, и заметить ее трудно. Открывалась она вместе со столом. За ней начинался подземный ход, который выводил в овраг, заросший кустарником. Овраг терялся в густом лесу.

Я редкий гость у Мартыныча, бываю тут лишь по крайней необходимости или по вызову самого Мартыныча. А он, сами понимаете, без дела не потревожит командира.

Гремя, спотыкаясь обо что-то и чертыхаясь, в закуток входит Мартын Иванович. Тяжело опускается на лавку, поправляет дерюжку, вздыхает:

— Ты, Александр, не позабыл свежих газеток принести? А то сидим тут словно сурки в темноте, голова раскалывается от разных слухов. Как-то там на фронтах? Люди, сам понимаешь, интересуются.

— Принес, принес, прочти, Мартын Иванович.

— Уж это само собой.

— Ты что-то, смотрю, не в духе нынче, Мартын Иванович. Что случилось?

— Тут такое дело, командир. Ямковский староста Осипов зачастил на нашу мельницу. И все старается заговорить со мной: то остановит закурить, то на чаек напрашивается, а недавно с поллитровкой пожаловал. Не пойму, что ему от меня надо. Говорит: «Давай, старик, разопьем по маленькой, наши былые времена вспомним». Отказался я, сослался на работу. Пытаю я его: «Чего так далеко молоть ездишь, своя ветрянка под боком». — «А ну ее, — отвечает, — помол там никудышный». Не знаю, что и подумать: то ли он без всякой задней мысли напрашивается в друзья, то ли хитрит, выпытать что-то хочет…

— Да, странно это.

— В том-то и беда. Растерялся я и не могу понять человека.

Только было я собрался попросить Мартыныча о том, чтобы он помог мне встретиться с ямковским старостой, как старик поманил меня к тайнику и сказал:

— Полюбуйся, Александр.

Я прильнул к глазку и в мучном тумане около мукомолки увидел статного, в овечьем кожушке с серой каракулевой оторочкой вокруг стоячего воротника, кряжистого мужчину в серых валенках с галошами из красной резины.

— Кто это? — спрашиваю у мельника.

— Осипов, — ответил Мартын Иванович, — привез полную подводу, нагруженную мешками. На чаёк после помола напросился опять.

— Ну что ж, зови. Только не сюда, а в хату. Посиди, побеседуй. А я постучусь к вам. Уговор: делай вид, что ты меня видишь в первый раз.

Мартын Иванович отлично справился со своей ролью. Он разыграл такую сцену при моем появлении в его хате, с таким удивлением и тревогой встретил меня, ну ни дать ни взять настоящий артист. Но и Осипов не растерялся. Он сдержанно поздоровался со мной, окинул с ног до головы зорким взглядом и, чтобы снять возникшее напряжение, произнес, обращаясь к мельнику:

— Что ж, Мартын Иванович, все налицо: полевод, бригадир и представитель райисполкома. Можно и заседание открывать, о весеннем севе потолковать, о семенах и как их уберечь от оккупантов.

Говорил Осипов смело, открыто смотрел на нас, подчеркивая тем самым свою самостоятельность и решительность. По поведению, по словам, по взгляду можно было догадаться, что Осипов знает, с кем имеет дело, и ведет себя откровенно.

— Постой-постой, Осипов, — не выдержал я. — Как же ты тогда согласился стать старостой?

— Так уж вышло, люди попросили. Сказали: был колхозным бригадиром — становись старостой, а то со стороны пришлют какую-нибудь сволочь. Вот и хожу с тех пор как пришибленный между двух огней. Что не так — в морду зуботычина от «нового порядка». И от своих людей, кто не в курсе, плевки получаю: записочки с угрозами. Разве кто знает, что это я заранее отправил всю молодежь за торфом, чтобы ее не угнали в Германию? Накричали, нашумели каратели, грозились наказать. Кое-как отбрехался. А скот в овраге попрятали колхозники? Тоже по моей подсказке. Несколько бычков-малолеток оставили для видимости.