Рождественский подарок - [44]

Лишь в кино можно было увидеть, чтобы хозяйка стойко, безропотно и с улыбкой на лице справлялась со всеми рождественскими заботами, молниеносно изготавливала масло, взбитое с бренди, каштановое пюре, рулеты из бекона да еще умудрялась сдержанно принять возмущенный вопль домашних «А где же сосиски?», когда она выносит из кухни на огромном блюде пышущую жаром и шкворчащую индейку, приготовленную по всем правилам — с гарниром, соусом, начинкой.

А ведь когда-то Этель обожала стряпать. С каким умилением она глядела, как вся семья ждет, что она преподнесет им что-нибудь вкусненькое. Но теперь это ее не радовало, а лишь терзал один вопрос: неужели целый мир считает, что вся эта мишура и есть суть Рождества?

Но нет, сцен своим родным она устраивать не станет. Зачем портить всем праздник нотациями и упреками, указывая им, какие они эгоисты? У Этель было обостренное чувство справедливости. Если муж никогда ни в чем не помогал ей на кухне, наверняка в том была доля ее вины. С самого начала следовало дать ему понять, что он должен участвовать в приготовлении пищи. Надлежало стоять сложив руки и с улыбкой ждать, пока он не подойдет и не разделит с ней эту обязанность. Но ведь двадцать пять лет назад так принято было делать. Молодые женщины спешили выпроводить своих супругов из кухни, отсылая их к камину и вечерней газете. Все тогда были такими домовитыми, прямо мастерицы на все руки. А теперь, когда полжизни прожито, нечестно ни с того ни с сего менять правила игры.

Так же нечестно было предъявлять претензии двум сыновьям и дочери. С раннего детства им твердили, что главное для них — учеба. Мать всегда сама убирала со стола после ужина, чтобы освободить им время и место для выполнения школьных заданий, написания университетских эссе, вечерней работы на компьютере. Когда другие хозяйки покупали себе посудомоечные машины, Этель выступила с предложением приобрести новый компьютер для семьи. Что же теперь жаловаться?

А окружающие завидовали, что два сильных и красивых молодых человека, ее сыновья, живут в родительском доме и даже не думают его покидать. Ведь другие двадцатидвух-, двадцатитрехлетние ребята только и мечтали вырваться на волю. Матери, у которых были девятнадцатилетние дочери, тоже сетовали, что те их замучили просьбами разрешить снять хоть небольшую студию или квартиру совместно с другими девушками или уйти в общежитие. Все считали, что Этель просто повезло с детьми, да она и сама соглашалась с этим мнением. Она первая заявляла, что благодарна судьбе за такую завидную долю.

Но так было до нынешнего Рождества, когда ей вдруг показалось, что ее просто используют. Ту улыбающуюся сорокасемилетнюю женщину, которую она как-то видела на обложке журнала — цветущую, с телом юной девушки, гладкой кожей, сияющими волосами и белыми, ровными зубами в два ряда, — Этель готова была собственноручно зарезать!

В этом году приближение праздника впервые не радовало ее. Она прикинула: на одной чаше весов — подготовка, нервотрепка и беготня, так что потом все кости ломит от усталости; на другой — удовольствие, которое получит от веселого Рождества все семейство, включая ее. Весы даже не качнулись, не то что не уравновесились. С тяжелым сердцем она призналась себе, что праздник не стоит таких жертв.

Этель не предприняла никаких радикальных шагов. Она вообще ничего не предприняла. Не купила елку, не развесила гирлянды и отправила всего шесть открыток — тем людям, которые действительно нуждались во внимании. Она не вела, как это случалось в предшествующие годы, возбужденных дискуссий о том, какого размера индейку заказать и в какое время поставить в духовку ветчину. Не писала списков, не бродила по магазинам до поздней ночи. Она возвращалась вечером с работы, готовила ужин, убирала со стола и мыла посуду, а затем усаживалась перед телевизором.

Наконец они заметили: что-то не так.

— Когда купишь елку, Этель? — доброжелательно поинтересовался муж.

— Елку? — Она посмотрела на него с недоумением, будто это был странный скандинавский обычай, мало распространенный в Ирландии.

Муж нахмурился.

— Шон в этом году привезет елку, — сказал он, метнув грозный взгляд на старшего сына.

— А что, пирожки уже готовы? — спросил Брайан, младший сын.

— Готовы? — подняла брови Этель.

— Ну, испечены или как там говорится. Как ты их обычно делаешь, в формочках? — Он был озадачен ее реакцией.

— Уверена, что их можно запросто купить в магазине, — ответила ему мать.

Муж Этель покачал головой, намекая Брайану на то, что продолжать этот разговор не стоит.

Они оставили эту тему.

На следующий день дочь Тереза сообщила остальным, что в морозилке индейки нет и никто ее даже не заказывал. Этель прибавила громкость телевизора, чтобы не слышать, о чем члены ее семьи совещаются на кухне.

Затем к ней вышла официальная делегация. Это было похоже на профсоюзную группу, направляющуюся в зал суда, или на активистов, доставивших ноту протеста в посольство.

— В этом году все будет по-другому, Этель. — Голос мужа звучал хрипло. Ему было неловко, он не привык произносить такие речи. — Мы поняли, что не выполняли свою часть обязанностей. Это несправедливо. Нет, не отрицай, мы уже все обсудили. Ты увидишь, что теперь все будет иначе.