Рождённый в Третьем рейхе - [16]

Особист покачал головой.

– Нет, Тимофей Борисыч, ты не понимаешь специфики нашей работы, – сказал он. – То, что мы не смогли подтвердить подмену и присвоение чужого имени, выдавание себя за другого человека, говорит только о том, что мы не будем арестовывать курсанта Семешко. Но мы не можем оставить его в стенах нашего военного авиационного училища, если он попал под подозрение. Бдительность прежде всего! А если спустя много лет окажется-таки, что он не тот, за кого себя выдаёт, что настоящий Пётр Семешко похоронен на сельском кладбище, а этот Семешко окажется вовсе не Семешко, а агентом иностранной разведки?! И уведёт наши самолёты? Или передаст врагам секретную информацию? Нет, он не может продолжать учёбу у нас.

Шапошников прекрасно понимал, что в этом случае он возражать не может. Он в сердцах сломал оказавшийся в его руках карандаш и отбросил его в сторону.

– Но это наш лучший курсант! Он же отличник, у него даже ни единой текущей четвёрки нет. Он спортсмен, защищает честь училища…

– Считай, что вопрос решён, – твёрдо сказал Синельников. – Готовь приказ на отчисление.

– За что я его должен отчислить? Очевидной-то причины нет. Что я напишу в приказе: «ввиду наличия подозрений…»?

– Нет, ни в коем случае ему нельзя дать понять, что мы знаем о втором Петре Семешко, похороненном в Ивановке. Может, наш курсант Семешко и не знает ничего об этом, слишком мал был тогда, забыл. И не надо ему знать. Не надо ему открывать карты. Если однажды к нему явится резидент иностранной разведки и заявит ему, что он вовсе не Пётр, а Фриц или Ганс… Теоретически ведь это может быть, может, он от немцев здесь остался, территория-то была оккупирована германцами. Да, так если к нему явится такой резидент, пусть наш Пётр лучше ничего не знает о себе. Если мы ему расскажем обо всём, мы, во-первых, этим морально подготовим его ко встрече с резидентом, а, во-вторых, можем разбудить его память, он вспомнит то, кем он есть на самом деле и захочет вернуться к себе на родину. Или будет здесь мстить всем нам. Так что лучше ему ничего не знать, не вспоминать, а быть обычным советским человеком.

– Ну, ты и насочинял! – усмехнулся начальник училища. – Тебе бы книги писать. Это ж надо – такую версию выдвинуть, такую интригу на пустом месте нафантазировать! Ведь никаких доказательств, что Семешко немец, у тебя нет. Наоборот, ты у него дома по фотоснимкам убедился, что это их сын. Что тебе ещё надо?

– Наивный ты человек, Шапошников, – ответил особист. – Две Звезды Героя получил, а в жизни не разбираешься. Ладно, хватит пустых разговоров. Семешко отчисляй по медицинским показаниям.

* * *

Молодые курсанты пришли в спортзал для занятий на спортивных тренажёрах. Никого не удивило присутствие врача в белом халате. Герман Иванович Бурков нередко проверял их медицинские показания после нагрузок и записывал в личные дела. Так было и на этот раз.

Красивый, статный, с фигурой Аполлона курсант Пётр Семешко, поигрывая бицепсами, подходил к разным снарядам. После этого ему, как и другим, измеряли артериальное давление и пульс. Затем были испытания на лётных тренажёрах. Прикрепив датчики курсантам, врачи наблюдали за их показаниями. Потом окулист смотрел глаза. На следующий день Петю вызвали к Буркову.

– Курсант Семешко по вашему приказанию прибыл, – доложил он полковнику медицинской службы Буркову.

– Садись, Петя, – не по форме ответил Бурков. – Знаешь, должен тебе сказать, что у тебя неутешительные результаты медицинского обследования.

– Что это значит? – у Пети нехорошо ёкнуло сердце.

– После проведённых исследований выяснилось, что ты не можешь летать.

– Почему не могу? – этого Петр ожидал менее всего.

– Высота и скорость современной авиации диктуют такие условия, что летать может лётчик только с отменным здоровьем. А у тебя, как мы выяснили, состояние сосудов таково, что они могут лопнуть. И сердце шалит. Ты можешь погибнуть в воздухе за штурвалом.

– Но почему? – недоумевал Петя. – Ведь нас проверяли при поступлении, и потом время от времени наблюдали за нами – у меня всегда было всё в норме.

– Когда вы только поступали сюда, у вас ещё не было таких нагрузок, как теперь. Лучше выявить опасность сейчас, чем потом, когда случится трагедия в небе.

– Что это значит? – спросил курсант. – Чем мне это грозит?

– Ты не можешь быть лётчиком, – отводя глаза, ответил Бурков. – А на твою обычную повседневную жизнь это никак не повлияет. Это касается только полётов.

– И?…

– Ты должен покинуть училище. Будешь жить, как все. На земле у тебя не будет лётных нагрузок, а значит, опасаться тебе нечего. Можешь ни в чём себя не ограничивать, живи в своё удовольствие. Только вот летать ты не сможешь…

Когда за курсантом Семешко закрылась дверь, из-за ширмы вышел Синельников. Он слышал весь разговор.

– Молодец, Герман Иванович. Хорошо вёл беседу. Нигде не сорвался, не прокололся. Даже я поверил в то, что ты говорил.

Полковник медицинской службы яростно стукнул кулаком по столу.

– Да у него лучшие физические показатели в училище! У нас ведь кто учится – дети войны! Они пережили войну, оккупацию, голод. У всех есть отклонения по здоровью. А у Семешко здоровья на десятерых хватит! Как же так можно было!..