Рождённый в сраженьях... - [15]

Минуты текли неторопливо. Слащев даже успел пообедать. Или поужинать? Хотя, если судить по тусклому свету, сочившемуся из узкого окошка, все-таки пообедать. Причем пищу принесли в своеобразных судках. Такие он видел только в детстве, когда проводник вагона заносил в купе поезда заказанный обед: поставленные друг на друга алюминиевые мисочки, закрытые тонкими крышками. И еще была какая-то темно-коричневая жидкость в кружке. Он даже понюхал её. «Ёлки-моталки, компот»! Выпил с удовольствием, маленькими глотками. Наконец за дверью послышались тяжелые, массивные шаги и густой, сильный голос произнёс: «Открывай».

Дверь медленно раскрылась и в камеру, чуть пригнувшись, вошел в первую минуту показавшийся огромным человек. Массивные руки, крупная, лысая голова. Рельефная грудь распирает темно-зелёную гимнастёрку. Слащев, лежавший на койке сняв сапоги, вскочил и вытянул руки по швам. Вошедший несколько секунд рассматривал вскочившего Слащева, потом проронил: «Обувайся» — и прошел к стоящему под окном столу. Пока Слащев, сев на край койки, натягивал сапоги, человек обоими руками попробовал показавшийся ему малонадежным табурет и, соблюдая осторожность, опустился на него.

— Ну, сидай. Говорить будем.

«Интересно девки пляшут! Котовский! Григорий Иванович! Собственной персоной. Живой. Хотя, если жив Фрунзе, почему бы и ему не быть живым? Некому оказалось того спятившего еврейчика надрючить? Отблагодарить, так сказать, спасителя. Или не успели? Ладно, разбираться будем потом. Сейчас-то как себя вести? Первый заместитель наркома по военно-морским делам, как ни как. Создатель, организатор и вдохновитель страшного и ужасного ОСНаза. И в моей камере. Это, до каких же высот моё дело взлетело? Ну, так и мы не хрен собачий, сын генерала Слащева. Пусть и приёмный. Значит, наглеть не будем, но и нагибать себя тоже не позволим. Ну что, поехали»?

— Куда прикажете садиться?

Заданный вопрос оказался не самым привычным. Да и голос, которым он был задан, звучал четко и твердо. Котовский слегка наклонил голову, ногой придвинул ближе второй табурет и, указав на него, проговорил:

— Сюда садись. Если не боязно.

— Да вроде как не мне бояться следует.

— Ну-ка, ну-ка…

— Охраны в камере нет, табурет не прикручен. А мне, судя по всему, терять нечего. Так хоть не напрасно.

Слащев ожидал вспышку начальственного гнева, а вместо него увидел в прищурившихся глазах Котовского одобрение и некоторое удивление.

— Терять человеку всегда есть чего. Вопрос только — ради чего. Один ради свободы других людей на смерть идёт, другой за собственный барыш удавиться. Тебе цена, какая?

— А мне цена простая — умереть не боюсь, но не бессмысленно.

— И какой великий смысл в том, чтобы как ты это сделал, нарваться на дурную пулю?

— А смысл в том, что никто не имеет права оскорблять то, за что другие люди жизнь отдавали. В каких бы высоких чинах он ни пребывал, и какие бы высокие посты ни занимал. И уж тем более, когда самому не приходилось рисковать ни чем, кроме прыща на заднице.

— То есть «За единую и неделимую»?

— А мы, в какой стране живём? И какой страны дети? Царя погнали, власть теперь своя, трудовая. Чем плоха единая и неделимая народная Россия? И те, кто за «За единую и неделимую» жизни клали, делали это не за царя, а за Отечество, за Россию.

— Ну да… Только чтобы вернуть обратно фабрики, мануфактуры и имения?

— Да какие у армейских прапорщиков и капитанов имения? Отец мой целый генерал, и то имения не нажил. А вот кое-кто, после победы в гражданской, очень даже нажил. Даже приходилось слышать, как товарищ Фрунзе кое-кого за лысые муды из личного имения вытаскивал. Рассказать кого?

— А разве борьба за народное счастье, тяготы и лишения не должны быть вознаграждены? Должны же быть отмечены «выдающийся вклад» и «большие заслуги».

— А за что тогда человек боролся? За всеобщее равенство или за вознаграждение? Лиха хлебали все. А потом? Одному — дополнительный паёк из ржавой селёдки, а другому — барахло из барского имения? Потому что у второго «заслуги» больше? И кто, кстати сказать, эти самые «заслуги» измерял? И чем?

Слащев от накатившей злости сжал зубы. Сразу вспомнились толпы реформаторов из его бывшего времени. Жадные, наглые, крикливые, прущие по головам других к вожделенной кормушке. И при этом строящие из себя целомудренных борцов за народное благо. Как девственница в борделе. Без конца повторяющие: «Всё во имя человека, всё для блага человека». И не забывающие при этом указать на себя пальцем. Вдохнул и выдохнул сквозь зубы. Отпустило.

— Вот, значит, как ты мыслишь… Не зря, выходит, тебя семья старого большевика и выдающегося революционера не любит. Не признаешь, понимаешь, заслуг у кого надо, анархист… Собственно, я увидел что хотел, поэтому заканчиваем с лирикой и переходим к делу. И перестань тужиться, называй меня товарищ Котовский. А то аж чуть из штанов не выпрыгиваешь, не знаешь, как обратиться.

«Интересное дело. Товарищ Котовский, товарищ Фрунзе, товарищ Сталин… Ни званий, ни титулов, ни должностей. Прямо эпидемия скромности какая-то. Интересно кто заразил? Глупый вопрос… Оказывается и хорошим, правильным тоже можно заразиться».