Рожденный для войны - [18]

Женщина покачала головой.

— Это мне известно. Кто проводил расследование? Карнз нахмурился.

— Компетентная личность, осведомленная о деталях дела.

Фелан посмотрел на Наташу.

— Влад? Она кивнула.

— Кто же еще?

— Узнаете в свое время, мои Ханы. — Карнз вновь протянул свиток Ульрику. — Получите обвинительное заключение.

Ульрик медленно вышел из-за стола. Он протянул руку, чтобы принять документ, но Наташа остановила его.

— В чем дело, Наташа?

— Этот документ явился на свет посредством несанкционированного расследования, проведенного Наставником. Если ты не возьмешь этот документ, то он не сможет предъявить обвинение. Наставник не имеет юрисдикции над ильХаном.

Ульрик терпеливо улыбнулся.

— Это так. Обвинение, конечно, может быть составлено, но пока я его не утверждаю, Дальк убедит кого-нибудь в Совете Клана провести решение о недоверии. И тогда Великий Совет может просто сместить меня.

— А мы потребуем проведения испытания отказа и уничтожим их, если они проголосуют против тебя.

— Наташа, я не из тех, кто настраивает Волков против Волков.

— Зато его это не заботит. — Она сверкнула глазами на Карнза. — Не принимай вердикт. Пусть проведет его в соответствии с процедурой.

— Чтобы я тем самым дал повод считать меня виновным?

Наташа раздраженно всплеснула руками.

— Тебя не переспорить.

Ульрик забрал свиток и положил его на стол, не прикасаясь к печати.

— Вы пришлете аргументы, на которых основаны обвинения?

Наставник кивнул.

— Пришлю. У вас будет один месяц до приговора.

— Очень хорошо, — спокойно сказал Ульрик.

Фелан нахмурился:

— Подождите минуту. В чем состоят обвинения?

— Обвинения секретны, Хан Фелан. Ульрик положил ладонь на плечо Далька.

— Можете рассказать им. Все равно они скоро узнают.

Дальк холодно улыбнулся.

— Обвинения весьма серьезные, — проговорил он. — Он обвиняется в тайном сговоре с Ком-Старом во время битвы на Токкайдо и выдвижении известного агента Внутренней Сферы на пост Хана в Клане Волка. ИльХан Ульрик Керенский обвиняется в измене.

VII

Эта дева с мыслью жила одной:

Любить и любимой быть мной.

Эдгар Аллан По. «Аннабель Ли»

Дворец Марика, Атреус

Лига Свободных Миров

15 июня 3057 г.

Томас Марик открыл дверь в комнату, где лежала его жена, и его охватила мелодия «Реквиема» Моцарта. Тихая мелодия заглушала заметное шипение кислорода, подведенного к ее маске, и даже заставляла Томаса забывать о царящем здесь недуге. Именно из-за кислорода свечи вокруг кровати Софины заменили на электрические, впрочем, они помаргивали вполне естественно, имитируя настоящие.

Томас тихонько прикрыл за собой дверь и тут же понял, какого эффекта добивалась Софина. Мягкая музыка и нежное освещение вместе со шторами полога уносили его на десять лет назад, в их брачную ночь. Хоть та ночь и не была первой в их жизни, но именно тогда жена предстала перед ним наиболее прекрасной.

Томас понимал, что она хотела остаться в его памяти такой, какой была тогда — красивой, трепетной, полной жизни, любви и веселья, но все же иллюзия не могла быть полной. Электрическим свечам не хватало тепла, они не оплывали, как настоящие. А «Реквием» даже по ошибке нельзя было спутать с более романтической мелодией «Лунной сонаты».

Да и на лице Софины в брачную ночь не лежала кислородная маска, а из вены на руке не торчала игла.

Томас пришел вечером, надеясь, что сможет поговорить с ней, но, увидев, насколько она утомлена и обессилена, отказался от своих намерений. Каждый вдох для нее был пыткой, но он знал, что, стоит ему попросить, и Софина продлит эту муку на дни, недели и даже годы. Ее страстная любовь к нему со временем не ослабела, так же как и любовь Томаса.

Именно потому, что я люблю Софину, я должен ее освободить.

Томас улыбнулся и подошел к Софине слева, чтобы обезображенная шрамами половина его лица оставалась в тени.

— Я пришел, любовь моя, как ты и просила. Софина медленно открыла глаза.

— Мне не страшно…

Кислородная маска приглушала голос, а затрудненное дыхание не позволило договорить фразу. Посиневшие губы еще пытались что-то сказать, но дымка внутри маски скрывала движения губ, и разобрать слова было невозможно.

Томас раздвинул разделяющие их дымчатые занавеси и присел на край постели. Напротив него висел мешочек с физиологическим раствором, соединенным трубкой с иглой, воткнутой в ее правую руку. Через электронную систему контроля сюда же подключались еще два полимерных мешочка, один с желтой, а другой с зеленой жидкостью. Прибор, отключающий мешочки, крепко сжимала дрожащая правая рука Софины.

Томас взял другую руку жены в свои ладони и чуть не вздрогнул, ощутив холод пальцев.

— Ты страсть моей жизни. Ты мать нашего сына, и тебе принадлежит мое сердце. Вез тебя у меня не было в жизни даже надежды узнать безмятежность и радость любви. А без тебя… — Он замолчал, борясь с комом, подступившим к горлу. Софина едва ощутимо сжала его руку.

— Без меня будут другие…

— Нет. Никто не займет твоего места.

— Милый, милый Томас. Ты же такой сильный. У тебя такое сильное мужское начало. У тебя будут, должны быть другие женщины.

— Нет. Быть с другой — оскорблять то, что у нас было с тобой, осквернять нашу постель.