Рожденные в раю - [5]

Моя маска фильтрует помехи, и я слышу пение птиц. В Саккаре не проводили дезинфекцию, и здесь повсюду человеческие останки. Кажется, будто истлевшие скелеты, лежащие на улицах города, просто уснули. Стервятники растащили и разбросали человеческие кости по всей пустыне. Ветер то присыпает их песком, то снова обнажает. Я бреду по песку, спокойно думая о том, что когда-то здесь жили люди, много людей.

Маска защищает меня от окружающей среды, а среду от меня. Когда я дышу, мой организм выделяет воду, которая превращается в соль. Отложения соли приводят к трещинам, а трещины разрушают сооружения, которые мы надеемся восстановить. За долгие годы небрежения и вреда, наносимого туристами, гробницы и без того постепенно разрушались. Туристы давно уже мертвы, а разрушения хоть и медленно, но по-прежнему продолжаются. Это грустно. Мои братья, сестры и я сам очищаем камни от соли при помощи разных микробов, лазером стираем граффити. Большую часть недели мы провели за этим занятием, восстанавливая ступенчатую пирамиду Зосера. Эту пирамиду, в отличие от обычных пирамид, где ступени постепенно сужаются и сходятся в одной точке, скорее можно назвать зиккуратом с шестью мастаба, поставленными один на другой, каждый последующий меньше предыдущего. Это первая пирамида Египта, она была построена пять тысяч лет тому назад. Ковыляя к ней, я с радостным удовлетворением смотрю на результаты проделанной работы. Поверхность из песчаника чистая и гладкая. Мы восстановили ее, теперь она снова стала белой и ровной, и по ночам звезды отсвечивают в ее гранях. Внутри гробницы еще много работы, к тому же некоторые блоки расшатались, и их нужно снова закрепить. Полная реставрация заняла бы годы, но через несколько дней мы возвращаемся домой. И все же это прекрасная работа, полезный урок, интересная задача. Зосер построил эту пирамиду в надежде воссоединиться с Богом, и мы чтим его мечту. Мы чтим замечательный талант его архитектора, Имхотепа, чтим труд бесчисленных рабочих, чьи имена потеряны во времени. Чтим колыбель цивилизации. Мы чтим себя.

Я нахожу отца у новой системы вентиляции. Он сидит перед ней, сгорбившись, засучив рукава, пытается настроить поток воздуха и биоремедиатор, определяющий, сколько и как часто необходимо выпускать пожирающих соль микробов. Он меня не видит, но чувствует мое приближение.

– Salaam alaikum wa rahma-tullah, – говорит он, желая мне мира и милости Божьей.

– Walaikum assalam, – отвечаю я.

Я сажусь рядом, и мы молча работаем вместе. Он тщательно выставляет настройки, и я помогаю ему, насколько это возможно. Мы настраиваем регуляторы, проверяем их, настраиваем заново. Та же последовательность, какой мы придерживаемся, решая многие жизненные задачи. Бог подарил нам способность делать ее, и мы довольно быстро справляемся. Отец запечатывает систему и удовлетворенно кивает. Он ерошит мои волосы, не сомневаюсь, он улыбается под маской.

Он спрашивает, не проголодался ли я. Я сыт. Тепло ли мне? Более или менее. Болят ли у меня сегодня ноги? Не больше, чем обычно. Мы говорим по-арабски, я плохо на нем пишу, зато сносно разговариваю. Как и всегда, он беспокоится о моем благополучии, хотя сегодня вопросы явно не случайные. Интересно, чего он хочет? Matha tureed?

Он спрашивает, достаточно ли хорошо я себя чувствую, чтобы отправиться путешествовать. Болезненная для меня тема. У меня синдром вырождения, из-за чего ходьба для меня – нелегкая задача. Я хожу с огромным трудом. Однако неподвижность для меня еще страшнее: если я не двигаюсь, и мышцы, и суставы затвердевают и болят еще сильнее. От длительных прогулок я полностью теряю силы. Мы пытаемся справиться с ситуацией с помощью упражнений, йоги, лекарств и молитв. Судя по всему, лечение помогает, иногда бывает лучше, иногда хуже, но в целом сейчас я значительно крепче, чем раньше. Я говорю об этом отцу. Я не хочу быть бременем для своей семьи. Не хочу, чтобы из-за меня меняли планы, мы можем вернуться в Фивы, как только он захочет,

Нет, говорит он. Он имел в виду не это. Тогда что же?

– Bahr, – отвечает он, берет меня за плечо и поворачивает лицом на северо-запад. Туда же, куда смотрит сам. Bahr – океан. И дальше.

Приятный сюрприз, радость с привкусом печали. Моя почившая сестра выскользнула из рая на одно сладкое мгновение, легко пролетела сквозь мое сердце и упорхнула обратно.

– Тебе удалось организовать обмен, – понял я. – Это заняло немало времени.

– Да, – соглашается он, – немало.

Ему удалось восстановить мир с моими тетушками, живущими на далеком континенте. Я там не был ни разу. Готов ли я отправиться туда? Я с радостью соглашаюсь. Для меня путешествие будет величайшим удовольствием. Мои немецкие родственники всегда жили слишком далеко, чтобы я мог полюбить их. Мы виделись редко, и я знаю их скорее как изображение на экране дальней связи. Они – моя семья, но мне приходилось обнимать лишь немногих из них. Пусть я не знаком с ними, лишь бы они не стали мне чужими.

Конечно, для такой разобщенности есть причины, как практические, так и эмоциональные. Нас так мало осталось на земле, что глупо всем жить в одном месте. Если в Германии произойдут какие-нибудь катаклизмы, Египет будет цел и невредим, и наоборот. Храним яйца в разных корзинах. Причины эмоциональные куда сложнее. Моему появлению на свет предшествовали недобрые отношения между взрослыми. Ненависти к ним отец не испытывает, но считает, что их принципы несовместимы с его собственными. Они не верят в то, во что верим мы. Да это и не нужно. Каждая душа следует своим путем, то, что подходит одному, может не подойти другому. Однако теперь их разделяет и скорбная действительность: тот несчастный случай разрушил наш мир. Отец простил, но не смог ничего забыть. Он считает их виновными в смерти Гессы.