Рожденная в гетто - [2]
Наши родственники тесно окружили меня и маму. Мы прошли незамеченными, видимо, на хорошую сторону, вся наша семья, за исключением бабушки. Бабушка была старенькая, мудрая, все понимала и, чтобы не волновать родню, спряталась в толпе смертников. Все очень переживали. И вдруг мой отец тремя прыжками перебежал на плохую сторону, отыскал и буквально вытащил из толпы бабушку, и вот так, с бабушкой, которая не понимала еще, что происходит, побежал на «хорошую». Когда его пытались остановить под душераздирающий плач, шум, лай собак, удары и ругань литовских полицаев, он подбежал к офицеру и на хорошем немецком языке сказал, что ему разрешили.
– Кто разрешил?
– Почему разрешил?
– Какая ошибка?
Они не успели опомниться, как он перетащил бабушку на нашу сторону.
Потом, когда отца спрашивали:
– Папа, как же ты не побоялся? Тебя же могли пристрелить. Ты же герой.
– Да какой там герой, я просто боялся больше всех, потому и побежал.
В спокойной, мирной жизни отец часто бывал сомнительный, но в серьезных ситуациях более решительного человека я, в общем-то, не знаю. Так отец спас бабку.
Вероятно, однажды спас и мою маму. На участке, рядом с домом однажды вечером мама, думая, что ее никто не видит, выдернула из грядки морковку, а ее заметил важный немецкий офицерский чин. Он остановил мать, куда-то очень спешил и велел явиться на следующее утро в комендатуру. Там ей должны были назначить строгое наказание за воровство. А тащить ее сразу у офицера, видимо, времени не было. Когда отец вернулся со смены домой, он застал маму в рыданиях. Ясно – ей грозил расстрел или в лучшем случае отправка в лагерь. Она все причитала:
– Что делать, что делать? С кем оставить ребенка?
А отец усталый, совсем спокойно, даже с безразличным видом, сказал:
– Да ничего не делать. Не ходить.
Мама не пошла.
Всей нашей семье с папиной стороны, за исключением дяди Бэно, даровали на какое-то время жизнь.
А мой отец, когда стало известно, что будет следующая «акция», сказал твердо:
– На следующую Ариела не пойдет.
Иногда детей выбрасывали за ворота гетто, и их подбирали друзья или знакомые, или просто чужие люди. У нас таких знакомых не было.
У отца созрела мысль спрятать меня любой ценой. Родственники смотрели на него как на одержимого. Все решили, что он сумасшедший, параноик, а он все говорил:
– Я ее отсюда выброшу, я ее отсюда выброшу.
Семья была дружной, жили все рядом. Его умоляли сестра, братья, бабушка, дедушка:
– Какой ребенок! Мы все его кормим. Ты вот ходишь на работу, ребенок даже не голодный, смотри какая прелесть, какая красота.
Дедушка все приговаривал:
– Не ребенок, а картина. А что будет с нами? Что-нибудь да будет. Авось Бог поможет.
Отец ответил, что он рисковать не может и с Богом в переговоры вступать тоже не может.
В гетто я провела два года. Родня подчинилась судьбе. Как все – так и мы. Меня кормили, одевали родственники и все соседи нашей коммуналки, вязали платьица, носочки из старых кофт. В то время детей в гетто почти не рожали, а если полицаи находили новорожденных, то их сразу убивали. К полутора годам я очень хорошо знала, кто, где и когда из соседей обедал, и находилась в нужное время в нужном месте у нужной двери. Меня даже прозвали «белой цыганкой».
Отец мог бы, будучи врачом, работать в самом гетто, но из-за меня он пошел в рабочую бригаду на аэродром, куда их водили под конвоем резать «сталинцы», остатки подбитых советских самолетов. Это было физически намного труднее, но значительно «выгоднее».
Отец встретил войну на дежурстве в госпитале, где он работал по совместительству. Когда увидел, что вступают в город немцы, тут же позвонил начальнику госпиталя:
– Немцы идут, надо что-то делать с больными.
Тот ему ответил:
– Не устраивайте панику, без вас разберутся.
Короче говоря, начальника больше он никогда не увидел, а сам эвакуироваться не успел. Родители остались в оккупированной Литве. Отца, мать и дядю Бэно буквально через несколько дней после вступления немцев арестовали как левых, сочувствующих коммунистам. Беременную маму отпустили, а отец не думал, что выйдет живым. Мама ему дала с собой какое-то золотое украшение на всякий случай. Он его отдал брату в надежде, что тот как-нибудь да освободится, а сам решил, что его немцы расстреляют. В результате получилось наоборот. Брата увезли и расстреляли сразу на Седьмом форте, а отца, благодаря стараниям мамы, бегавшей по всем военным врачам-литовцам, под командованием которых отец служил до войны, и с помощью профессора Жилинскаса отпустили.
Пока отец сидел в тюрьме, в квартиру ворвались немцы в сопровождении литовцев. Видимо, дворничиха или прислуга их хорошо информировали. Приехали на двух грузовиках со списком. Список был у них достаточно точный. У мамы было что взять: все имущество, оставленное бабушкой, – картины, серебро, бриллиантовые ожерелья, купленные на каких-то выставках в путешествиях по Европе. Все семейные ценности достались ей. Бабушка уехала в Палестину только в 1940 году, когда с собой уже ничего нельзя было увезти.
Беременной маме какой-то немец или литовец приставил пистолет к животу и требовал передать все по списку. Мама не сопротивлялась. Все было открыто, не заперто. Вот и взяли все, буквально все, включая мебель. Грузовики уехали набитые доверху, и когда отца отпустили, они отправились одними из последних в гетто без мебели и без вещей. Маленькой комнатки в коммунальной квартире с таким багажом им вполне хватило.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.