Рождение волшебницы - [36]

К тому же много томительных дней должно было миновать, чтобы он снова почувствовал влечение к ученым занятиям.

Сначала Юлия держали в другой комнате, и там его допрашивали государевы следователи — бородатый боярин, чье имя оказалось Деменша, окольничий Селдевнос и дьяк Пятин. Деменша зачитал составленные, несомненно, отцом вопросные статьи, а Юлий, путаясь, отвечал. Дьяк добросовестно заносил на бумагу все те смеху подобные сказки, которые княжич считал необходимым сообщить в ответ на поставленные ему вопросы. Что касается окольничего Селдевноса — тот два с половиной часа промолчал, жалостливо вздыхая. Потом княжича оставили одного, и он стал ждать, когда его отравят или удушат.

Смерть Громола прошла для него, как в дурмане. Целые часы и дни проводил он в тупом бездействии, не находя в себе сил переживать несчастье заново. Известие о похоронах брата почти не взволновало его, а звуки печальной музыки, проникавшие сквозь свинцовые переплеты окон, вызывали страдальческое желание тишины. В ту пору как раз, кажется, его и перевели в библиотеку.

…Дверь открылась и в комнату заглянул часовой. Окинув узника взором, он посторонился, чтобы пропустить девочку в строгом, почти монашеском платьице. Это была Рада, старшая дочь Милицы — единокровная сестра Юлия. Он вскочил.

Рада шмыгнула глазками и пробормотала нечто такое, что Юлию показалось, будто ослышался. Но это было не так — за ней последовала плоскогрудая мамка в таких же строгих одеждах, она ответила воспитаннице такими же тарабарскими словами. Без малейшей запинки продолжали они свой лопочущий разговор, не нуждаясь ни в ком из присутствующих. И так старательно не замечали Юлия, не видели его, почитая как бы не существующим, что у мамки дрожали руки, когда она вытаскивала книги и ставила их обратно в ряд.

— Рада! Ты знаешь тарабарский язык? — заговорил Юлий с натужной шутливостью. — Вот как?.. А для меня это все тарабарская грамота!

Сестра оглянулась, но не ответила. А занятая делом наставница и вовсе его не слышала. Когда книга, за которой они приходили, нашлась, обе с облегчением заторопились к выходу.

На следующий день явились после большого перерыва следователи, тот же бородатый боярин, усатый окольничий и бритый, жилистый дьяк. Вопросные статьи с мелкими недобросовестными подковырками повторяли прежде спрошенное и сказанное, зачем-то переиначивая слова. Можно было также понять, что останков выбросившейся в окно девицы на скалах и на дне пропасти не нашли. Само существование бесовки по смыслу поставленных вопросов представлялось злонамеренной выдумкой. И сказано было, что солгал Юлий еще раз про оберег на шее покойного — змеиную кожу нигде не обнаружили после самых тщательных поисков.

Не умея отбиться от прямых обвинений и двусмысленно звучащих намеков, Юлий горячился, путался, повторялся и должен был останавливаться, чтобы сдержать накипающие слезы. Он терялся, затрудняясь опровергнуть и объяснить все сразу. Он устал. Упал духом. Ответы его становились все короче и небрежнее. Объяснить не могу. Ничем. Никак. Откуда я знаю? Что вы от меня хотите? Эти бесполезные запирательства кончились тем, что Юлий расплакался и перестал отвечать вовсе.

Но они заставили его вздрогнуть, хотя, казалось, он утратил уже способность ужасаться. Не раньше, чем княжич выплакался, боярин Деменша, укоризненно покряхтев, отчеркнул толстым ногтем очередную статью:

— И пусть княжич Юлий изволит объяснить своему царственному родителю, почему государев человек Обрюта показал с третьей пытки…

— С третьей пытки? — воскликнул Юлий, отшатнувшись. — Вы пытали Обрюту?

Больше следователи ничего не могли от Юлия добиться, он дрожал, кусал руку и ударялся в слезы. Когда боярин с окольничим удалились, замешкавший собрать бумаги и принадлежности дьяк тихонько сказал, покосившись на дверь:

— Во вторник, государь, заседание думы.

Забившийся в угол мальчик не отвечал ни словом, ни взглядом, но дьяк продолжал, перебравшись поближе, чтобы можно было перейти на шепот.

— Готовьтесь, государь, все решится. Великие государь и государыня находят ваши ответы неудовлетворительными. Вы теперь старший сын; подготовлен закон… лишить престолонаследия. В городах прокатились волнения и погромы. Народ возмущен. Требуют наказать виновных в гибели наследника. Среди виновных называют и вас. Толкуют, что княжич Юлий более других приобрел от гибели наследника. Наследник погиб у вас на руках, княжич, в отсутствии третьих лиц и при загадочных обстоятельствах. Ходят толки, что вы склоняли своего старшего брата к разврату. Прощайте, мой государь, сожалею, что ничем не могу вам помочь. Боюсь, великие государи настроены весьма решительно.

И оставил онемевшего Юлия, отвесив ему на прощание почтительный поклон.

Заседание думы состоялось в Звездной палате. Юлий бывал здесь давно, в прошлой своей жизни — при матери. С младенчества запал ему в память обшарпанный бок некрашеного, с осыпавшейся позолотой кресла — это был престол. Но само устройство палаты он едва помнил. Главное место державы, святилище власти оказалось обширным четырехугольным покоем с частыми решетчатыми окошками. Потолок его слагался из идущих от окон и дверей полусводов, затейливо скрещенных граней между этими полусводами, которые сходились к высокой, пропадающей в полумраке сердцевине, образуя многолучевую звезду. Внутреннее убранство палаты не обновлялось более трехсот лет, еще со времен Могутов: до блеска вытертые боярскими шубами стены, проржавевшие, много раз крашенные оконные переплеты — местами неровный слой краски был толще железа; бугристые на сучках дубовые скамьи из толстенных досок и ветхий с виду двойной престол, поставленный на каменное возвышение между порталами дверей. Престол Шереметов, укрепленный изнутри последовательными починками, должен был выдержать и еще триста лет — так выходило по расчетам. Но полвека назад подломилась скамья вдоль западной стены, ее вынесли, ничем не заменив. Бояре западной стены уже полвека принимали участие в заседаниях думы стоя, тогда как их товарищи по северной и восточной стенам утверждали свои обширные седалища на иссохшем в течение столетий дубе.