Рождение психоаналитика. От Месмера до Фрейда - [48]

В дискуссии после доклада этот вопрос, по-видимому, не обсуждался. Тем не менее один из слушателей, Розенталь, согласился с тем, что психический шок может вызвать истерию, но тут же уточнил анатомо-физиологический механизм такого воздействия: вначале возникает корковое возбуждение, которое через спинной мозг[106] вызывает истерические спазмы; в конечном счете физическая травма выступает на первый план. Подчеркивал ли Фрейд в своей лекции разницу между позицией Шарко, которую он излагал, и позицией Розенталя? Это представляется маловероятным — далее будет показано почему. Нам, кроме того, известно, что Фрейду было предложено представить случай истерии у мужчины, сходный со случаем, приведенным в докладе 15 октября; это и было сделано 26 ноября 1886 года, текст выступления сохранился до нашего времени^{256}. Однако в этот день Фрейд ограничился демонстрацией конкретного случая, не исследовав психический механизм этого симптома.

Что же касается второй части вопроса (об экспериментальных параличах), то нам неизвестно, приводил ли Фрейд в поддержку своей теории о психическом механизме истерических параличей данные о внушенных параличах. В журнальных статьях о них ничего не говорится; нет упоминаний об этом и во фрейдовском докладе о стажировке. Тем не менее в своей автобиографии (написанной, правда, сорок лет спустя) Фрейд в связи с этим докладом называет экспериментальные параличи среди тех новшеств, из-за которых он был «отброшен в оппозицию». Возможно, это лишь кажущееся противоречие: ведь в то время, когда он выступил со своей лекцией, он еще полностью не осознавал, какое влияние эти эксперименты окажут на понятие психической причинности, хотя подсознательно он предугадывал их значение. Он не мог предвидеть, какую роль суждено им сыграть в разработке его теории истерии.

Если уж сам Фрейд, по-видимому, не придавал особого значения этим новым идеям, то невнимание со стороны аудитории вряд ли является достаточной причиной для глубокой подавленности, вызванной этим докладом. Не было ли у Фрейда других поводов для огорчения?

По мнению Элленбергера, доклад 15 октября 1886 года стал для Фрейда новой неудачей в его карьере вслед за двумя другими. Вначале он поступил в лабораторию гистологии мозга, руководимую Брюкке; довольно скоро он понял, что возможности его продвижения по службе в Венском институте физиологии весьма проблематичны, и по совету своего учителя ушел из лаборатории и поступил в клинику для подготовки к практической врачебной деятельности. Однако это изменение ориентации, предпринятое под давлением внешних обстоятельств, должно было вызвать скорее досаду, чем ощущение подлинной неудачи.

Слово «неудача» представляется более уместным в связи с кокаином; Фрейд пытался найти этому медикаменту практическое применение, но успеха не добился — кокаин принес славу его другу Коллеру, который обнаружил обезболивающее действие кокаина в офтальмологии. Фрейд же в результате своих исследований навлек на себя обвинение в поощрении кокаиномании.

Эти неприятности, как полагает Элленбергер, особенно тяжело переживались Фрейдом в силу его честолюбивого характера. Действительно, в молодости Фрейд, бесспорно, был очень честолюбив, и все же нам кажется, что горечь, испытанная им после доклада, объясняется другими причинами. Идеи, изложенные им и столь холодно встреченные слушателями, принадлежали высокочтимому учителю, с которым Фрейд по многим причинам себя идентифицировал (мы видели это в главе об эмоциональном влиянии Шарко). Кроме того, поскольку Фрейд открыл значение психических факторов в истерии в период работы в клинике Сальпетриер, мы вправе думать, что за год, протекший с тех пор, он успел проникнуться мыслью, что его идеи несут в себе нечто по-настоящему новое. Неудивительно поэтому, что непонимание со стороны венских врачей (находившихся под властью физико-химического детерминизма в духе школы Гельмгольца) вызвало в нем столь глубокое разочарование. К тому же Фрейд в этот период был стеснен в средствах; он лишь незадолго перед тем приступил к врачебной практике и надеялся на содействие своих учителей — присутствовавших на лекции — в привлечении пациентов. Таким образом, непонимание с их стороны могло повредить его будущей карьере. Однако таков уж был характер Фрейда, что он не отказался от своих идей, невзирая на возможные последствия, и поэтому был «отброшен в оппозицию». Впрочем, такая ситуация, быть может, ему льстила. Фрейд от природы был оппозиционером. 2 февраля 1886 года он писал из Парижа невесте: «Уже в школе я всегда был среди самых дерзких оппозиционеров. Я неизменно выступал в защиту какой-нибудь крайней идеи и, как правило, готов был платить за это… Мне часто казалось, что я унаследовал дух непокорности и всю ту страсть, с которой наши предки отстаивали свой Храм, и что я мог бы с радостью пожертвовать своей жизнью ради великой цели…»^{257}. Это письмо написано в то время, когда Фрейд был захвачен идеями Шарко и когда он, возможно, предчувствовал трудности, ожидающие его на избранном пути.

Мы должны здесь снова остановиться на влиянии, которое Шарко оказал на Фрейда, и в этой связи на проблеме объективности исторического исследования. Элленбергер