Рождение Мары - [27]

Однако за высокой деревянной стойкой, изящно оттопырив мизинчик, пила кофе дама, которой на вид ну никак нельзя было дать больше шестидесяти.

Ее черная с проседью коса была уложена бубликом, в ушах покачивались гранатовые серьги, тонкие пальцы унизывали многочисленные кольца. Длинный прямой нос, брови, норовящие сойтись на переносице в одну. Незамутненные возрастом зеленые глаза поднялись на профессора.

– Ларс, мой мальчик, – низким с хрипотцой голосом произнесла она.

Если бы Тома слушала ее вслепую, то непременно представила бы себе эдакую грузную тетушку, которая с юных лет не выпускала изо рта папиросу.

Девочка в недоумении обернулась к Эдлунду, пытаясь понять, в чем шутка. Но тот сохранял серьезность.

– Татевик-джан, – он ласково сжал ее плечо. – Ты сегодня восхитительно выглядишь.

– Ты снова по делу? – Библиотекарша изогнула бровь. – Не стоило и надеяться, что ты пришел просто проведать старушку.

– Как не стыдно! Разве я забывал про тебя?

– Уж не пытаешься ли ты мне солгать, что не найдешь пяти минут выпить кофе? Да что я говорю: моя малышка Седа не заглядывала уже три дня, чего мне ждать от человека, для которого я – никто?

– Татевик-джан, помоги нашей новой ученице. Познакомься, это Тамара Корсакофф.

– Корсакофф?.. Разве не училась у нас девочка с такой фамилией? Лена? Неужели это ее дочь? – Миссис Крианян пристально всматривалась в лицо Томы. – Совсем не похожа. Да нет, не может быть. Разве она не…

– Да, это дочь Лены собственной персоной, – спешно перебил Эдлунд.

– Вы помните мою маму? – оживилась Тамара.

– Я помню всех, кто здесь учился, – гордо сообщила библиотекарша.

– Лена погибла, когда Томе было два года, – сказал профессор. – Девочка выросла в детском доме.

– Ларс Арвик Эдлунд, как ты мог мне не сообщить! – возмутилась армянка. – Разве все мы здесь чужие? Разве не нашлось бы человека?..

– Я виноват, Татевик-джан, ужасно виноват, – Эдлунд примирительно поднял руки. – Но я и сам узнал не так давно. Главное, теперь Мара здесь. И хочет найти фотографии своей мамы.

– Бедный ребенок! – Библиотекарша качнула головой.

– Оформи ей доступ к архивному отделу, пусть смотрит. И я разрешаю ей забрать снимки Лены.

Миссис Крианян напряглась, но после некоторой внутренней борьбы произнесла:

– Конечно-конечно. Я все сделаю. Пересниму для архива копии. Сейчас только схожу за картой, – она встала и ровной походкой, будто у нее вместо ног были колесики, направилась к одному из стеллажей.

– Ей не может быть сто лет! – зашептала Тома профессору.

– Может, – тихо ответил он. – Знаешь почему? Ее тотем – черепаха. Каждую ночь она проводит в облике черепахи, поэтому стареет в два раза медленнее.

– Разве это…

Но договорить Тома не успела, потому что миссис Крианян уже появилась с папкой в руках. Профессор Эдлунд сослался на дела и покинул библиотеку, а женщина-черепаха тем временем оформила новенькой пропуск, показала архив и выдала толстый альбом: выпуск 1994 года.

Тома села за читательский стол у окна. С одной из страниц на нее смотрела юная веснушчатая девушка в дурацком синем платье с воланами. Волосы с легкой рыжинкой, лоб закрывает пушистая челка, на веках – яркие голубые тени. В другой раз Тома бы посмеялась над наивной безвкусицей, но оттого, что она только сейчас впервые увидела мамин портрет, такой настоящий, цветной и четкий, из груди вырвался звук, похожий на кашель. Она закрыла лицо ладонями и зарыдала.

– Девочка моя, хочешь, я принесу тебе кофе? – сочувственно спросила библиотекарша по-русски и тут же на английском обратилась к кому-то еще: – Подождите, мисс, я должна сначала помочь ей.

– Мара? – услышала Тома. – Это я, Брин.

– Не… сейчас, – с трудом ответила Тамара сквозь судорожные всхлипывания. – Не… до… тебя…

– Все в порядке, миссис Крианян. Я с ней посижу.

Брин уселась на соседний стул и неловко похлопала Тому по плечу:

– Не расстраивайся ты так. Все будет хорошо.

– Не… будет… Моя мама… Она никогда…

– Я знаю. Прости. Слушай, я нашла портрет. Я не ожидала. Очень красивый. И тотем похож.

– Пр… правда?

– Да. Извинения принимаются… Просто это полотенце и кружка… Мне все мама покупала, а я очень скучаю. Как будто ты хотела ее отобрать.

– Про… сти, – Тома шмыгнула уже тише.

– Хорошо. Только прекращай реветь, ты же испортишь фотографию.

Тома вытерла нос рукавом толстовки:

– Ладно. Спасибо. Я, вообще, не плакса.

– Я никому не скажу.

– Честно? Ты ведь имеешь право… За собаку с крысой, за Фри… За все, короче.

– Я думала еще позлиться на тебя, пока не пришла сюда. Потом позлюсь.

– А ты чего делаешь в библиотеке?

– Увидела портрет, который ты нарисовала, и сразу захотелось посмотреть на маму в этом возрасте. А ты?

– И я хотела на маму посмотреть.

– Я собиралась поискать снимки со встреч выпускников, – Брин встала. – Кстати, твоя мама тоже может в них найтись. В каком году она окончила пансион?

– В девяносто четвертом.

– Значит, ищем с девяносто пятого… – Брин направилась к стеллажам.

Тома отвернулась к окну: из щели тянуло свежим морским воздухом, и опухшее от слез лицо приятно остывало. За стеклом сидела рябая пташка и забавно вертела головой, поглядывая на девочку глазками-бусинками. Тамара вздохнула: безмятежно было здесь, красиво. Жаль, ничего не выходит с тотемом. Остается только надеяться, что, если она окажется обычным человеком, Эдлунд позволить ей остаться хотя бы в качестве уборщицы.