Рождение богов (сборник) - [2]

Но весна была уже и в зимних сумерках. Из-под кучи прелых листьев пробивались ландыши; во мху цвели фиалки; куковала кукушка, как будто знала и она, что счастья не будет, а все-таки плакала от счастья.

– Да, от всего спасал талисман, – заговорил он опять, – от огня, от яда, от зверя; от одного не спас…

– От чего? – спросила она. Он не ответил, и она поняла: «От тебя».

Оба закутаны были в звериные шкуры: он – в рыжую, львиную, с пастью на голове вместо шлема; она – в седую, волчью, со шлемом хоревым. У обоих – охотничьи копья в руках, луки и колчаны за спиною. Трудно было узнать, кто мужчина, кто женщина.

Скинув львиную пасть с головы, он поднес руку к шее.

– Болит? – спросила она.

– Не очень. Что это за рана – царапина! Пастухом, в Халихалбате, хаживал на львов с одной палицей. Раз только ощенившаяся львица задрала; след когтей и сейчас на спине. Ну, да я тогда покрепче был, помоложе…

Она посмотрела на него заботливо:

– Повязка сползла. Дай поправлю.

– Нет, где тут в лесу! Ведь скоро будем дома?

– Скоро, – ответила она нерешительно.

– А дорогу знаешь? Не заблудимся? Вон глушь какая!.. Что это, море шумит?

– Нет, сосны. Когда шумят сосны, похоже на море.

И, помолчав, повторила опять, как будто думая о своем:

– Что ж это значит, «Отец есть любовь»? Кто Отец? Бог?

– Не знаю. Сорок лет твержу, а не знаю. Слово Божие – закрытый сосуд: кто знает, что внутри? А может быть, и не надо знать: узнаешь – умрешь?..

– Пусть – только бы знать!

И оба замолчали, прислушались к шуму сосен – шуму незримого моря – не того ли, что бьется о все берега земные неземным прибоем, – шумит шумом смерти?

– В Уре Халдейском… – начал он и остановился.

Произнеся имя родного города, почувствовал вдруг, что низкие тучи, мокрый снег, приторный запах мокрой хвои, унылое кукование кукушки и шум сосен – шум смерти – все ему здесь ненавистно; ненавистна и она, любимая: из-за нее никогда не вернется он на родину, умрет на чужбине бездомным бродягою, подохнет, как пес на большой дороге.

– В Уре Халдейском, – продолжал он, – отец мой был жрецом лунного бога Сина. Тайнам божьим хотел и меня научить, но я не слушал его, думал тогда о другом. А все же кое-что узнал. Вот что написано в допотопных скрижалях о сотворении человека. Поймешь на нашем языке?

– Пойму.

– Ну так слушай:

Боги призвали богиню,

Мудрую Мами-помощницу…

– Мами? – удивилась она. – У вас Мами, а у нас Ma. Одно имя?

– Да. Может быть, одна у всех. Все люди, как дети, зовут ее: «Мами»!

Боги призвали богиню,

Мудрую Мами-помощницу:

«Ты, единая плоть материнская,

Можешь людей сотворить».

Открывает уста свои Мами,

Великим богам говорит:

«Я одна не могу»…

Дальше нельзя прочесть, скрижаль сломана. А в конце так:

Открывает уста свои Эа-отец,

Великим богам говорит:

«Бога должно заклать;

С божеской плотью и кровью

Мами глину смесить…»

Так боги и сделали: из плоти и крови закланного Бога человека создали.

– Так это и у вас? – еще больше удивилась она.

– Да, и у нас. Бог умер, чтобы человек жил. Может быть, это и значит «Отец есть любовь»?

– Это! Это! Как же ты говорил, что не знаешь?

Из-под хоревого шлема блеснули глаза ее – вещие звезды, страшно близкие, страшно далекие, – и опять почувствовал он, что чужбина – родина; умрет из-за нее, ненавистно любимой, подохнет, как пес на большой дороге, и будет счастлив.

– Как же ты говорил, что не знаешь? – повторила она.

– Не знаю, ничего не знаю, девушка, – усмехнулся он горько. – Может быть, так, а может быть, и не так. Человек о Боге знает столько же, как о человеке червь. Как твари дрожащей путь Божий постигнуть? Все надвое. На небе одно, а на земле другое. По земле судя, не очень-то Бог любит людей. Как в плачевной песне поется:

Помощи ждал я – никто не помог,

Плакал – никто не утешил;

Кричал – никто не ответил.

Злым и добрым одна участь: умрем и будем, как вода, пролитая на землю, которую нельзя собрать.

– Зачем ты так говоришь?

– Как так?

– Как будто ничего нет.

– А что же есть? Тебе лучше знать: ты жрица, умеешь пророчить и гадать; а я купец, умею только считать. Дважды два четыре – смерть. Умрет человек – ляжет и не встанет.

– И все?

– Все.

– И ты больше ничего не хочешь?

– Как не хотеть! Хочу, чтоб дважды два было пять, да ведь не будет… О сотворении мира и другое сказано:

Ищешь ты жизни, но не найдешь.

Когда боги людей сотворили,

То себе оставили жизнь,

А людям назначили смерть.

Все надвое. Выбирай, что хочешь: или дважды два пять – жизнь, или дважды два четыре – смерть.

Помолчал и спросил:

– А что, девушка, правда, будто бы у вас здесь, на острове, человеческие жертвы приносятся – отцы заклают первенцев?..

– Молчи! Разве можно говорить об этом? – прошептала она с ужасом.

– Говорить нельзя, а делать можно?

– Молчи, молчи, безбожник! Если скажешь еще слово, я тебе больше не друг! – проговорила она так повелительно грозно, что он замолчал.

II

Давно уже сошли с дороги на глухую, как звериный след, тропу. Вдруг вышли на лесную поляну, отовсюду огражденную скалами, тихую, теплую. Посреди нее миндальное деревцо розовело розовым цветом под белым снегом, в мутных сумерках.

– А может быть, ты и ошибся в счете, купец: дважды два четыре не все? – сказала она, взглянув на деревцо.