Рождение богов - [8]

Из занятого Энки угла начало доноситься упорное чавканье. Энлиль страдальчески возвёл глаза, слабо улыбаясь. Годы шли, а его друг так и оставался тем мальчишкой из детдома, не упускающим возможности перекусить. Когда же Энки переживал любое потрясение, аппетит его возрастал в два раза, и в эти дни его редко можно было встретить с пустующим ртом.

— Не засиживайся, — обратился к нему Энлиль, пряча улыбку. — Иди, проконтролируй Иннат.

Энки громко поперхнулся, закашлявшись. Каждый раз при упоминании имени этой девушки он выдавал себя с головой. Пожалуй, лишь слепому было неизвестно о давней симпатии второго командира к талантливому эксперту и врачу. О чувствах Иннат оставалось только догадываться, ведь дальше симпатии Энки так и не решался пойти.

Энлиль мысленно потешался, представляя себя коварным сводником. Пусть поработают вдвоём, волей-неволей Энки как командиру придётся открыть рот в её присутствии.

Сам он поспешно прикрыл веки, не дав Энки возможности протеста. Тот попереминался с ноги на ногу, но всё же тихо покинул небольшую стационарную палату, не забыв прихватить с собой уже начатый обед.

Но засыпать Энлиль вовсе не собирался. Слишком ощутимым оставался привкус недавнего кошмара, и он совершенно не хотел оказаться в нём вновь. Сколько ещё прошлое будет вторгаться в его жизнь, Энлиль не знал. С трагичного дня, унёсшего жизнь его родителей, прошло уже больше пятисот лет, достаточно, чтобы не думать об этом, но недостаточно, чтобы забыть.

Он потерял обоих родителей в том взрыве и поглощающем всё огне, но отчего-то помнил лишь смерть матери. Образ отца навсегда стёрся из его памяти, и как бы он ни пытался его воскресить, ничего не получалось. В своих снах не помнил он и образ матери, хотя в реальности ему достаточно было взглянуть на старое фото, чтобы её милое лицо вновь обрело черты.

После всего случившегося Энлиль оказался в приюте. Там он и встретил одного из двух своих лучших друзей — Энки. Энлиль всегда помнил первую встречу со своим другом, как и первые годы своей новой жизни, в которой уже не было ничего прежнего после смерти родителей.

Любой детский приют, даже патронируемый сенатом, никого не встречал приветливо, хоть сам комплекс и его персонал соответствовали всем нормам и требованиям, и к ним нельзя было придраться и по малой причине. Но, несмотря на все достоинства лучшего приюта страны, он оставался просто очередным государственным объектом, в котором сиротам вряд ли удавалось найти тепло и уют родного дома. Попадая в подобное место, требовалось время, чтобы стать его частью, время привыкнуть к переменам и принять правду, что ты один, и ты — сирота.

Энлиль часто завидовал детям, осиротевшим в младенчестве. Им не с чем было сравнивать, они были свободны от воспоминаний, угрызений совести, страха и боли утраты. И им не требовалось привыкать к новому миру без семьи, они уже были в нём и росли, принимая действительность как должное. Общие жилые корпуса, общие секции, игрушки, забавы, общие сады, парки, общие няни, учителя, наставники… Всё общее. Но Энлиль помнил, что у него было что-то своё, принадлежавшее до трагедии лишь ему, и расстаться с этим ощущением было непросто.

Оказавшись в приюте, он надолго закрылся от всего. Воспитатели тщетно пытались достучаться до замкнувшегося ребёнка, отказывающегося с ними даже говорить, но игнорировать его поведение не могли. Из поначалу тихого и спокойного ребёнка он постепенно превратился в озлобленного и неконтролируемого подстрекателя. Другие дети откровенно побаивались новенького, бывшего уже тогда на голову выше сверстников. Энлиль же не упускал возможности доказать своё превосходство. В своём корпусе он быстро завоевал уважение таких же сильных и недовольных ребят, и вместе они организовали настоящую банду. Но Энлиль мог похвастаться не только силой. Ему не было равных в проделках и интригах, и именно благодаря его смекалке их банду так и не удалось застукать на «горячем», хоть все воспитатели не сомневались в их причастности.

Но любые из этих проделок не шли ни в какое сравнение с тем, что юные бандиты устроили в своём корпусе. Теперь все жили по их правилам. Конечно, каждый, кто не хотел им следовать, мог пожаловаться воспитателю, но потом ему не стоило бы удивляться всем тем неприятным сюрпризам, которые ему грозили. Постепенно ябед не осталось вовсе, и впредь Энлиль всем заправлял в своём маленьком царстве, где вновь у него могло быть что-то своё: только его уголок в комнате, или его игрушки, только его время для развлечений, или его вид из окна. Это не давало полного ощущения, что он снова дома, но он был рад и таким напоминаниям из прежней жизни. Но как бы Энлиль ни старался их удержать, его злость и горечь только росли. Он не решался признаться себе, что никакие личные вещи не заменят ему погибших родителей, и не подарят утраченного ощущения их любви и уюта навсегда потерянного дома, где проходило его детство. В своём же новом доме он не был один, но был одинок, и не знал, как заполнить образовавшеюся пустоту.

Так продолжалось, пока в не самый прекрасный для него день в его корпус не перевели нового жильца, спокойного и миролюбивого черноволосого ребёнка, внешне ничем не уступающего ростом и силой Энлилю. Дождавшись ухода воспитателей, Энлиль и его банда быстро окружили новенького, объяснив тому, что и как. Но тот, неожиданно для ребят, отказался признавать их порядки. Юные «террористы» не сомневались в своём превосходстве, ведь их было шестеро, и, как у них это водилось, собирались применить проверенный в таких случаях метод — поколотить несговорчивого оппонента.