Роза ветров - [36]
Бабушка Авдотья Еремеевна талдычила мальчонке одно и то же: «Не бегай, кровинушка, туда, не бегай сюда. В огороде лихоманка голая с распущенными косами сидит (это, чтобы в чужие огороды не лазил), около озера водяной гостит (чтобы без спросу не убегал к озеру), на чердаке дедко-соседко зверем вызверивается (чтобы на дом не залез и, не дай бог, не упал оттуда). Дед Увар Васильевич из баек будто сети вязал. «Еще до коллективизации было, — говорил он, — ездил я в Рябиновку согру сенокосничать. Уже потемну возвращаюсь домой. Гляжу: ягненок на дороге бегает, ревет, как дитя с грызью… Поймал его, закинул на телегу. Думаю: хозяин не сыщется, так у себя на дворе всякими отходами да обратом откормлю… Еду не оглядываюсь. Смотрю, Буланко у меня внатугу пошел и весь в пене. Что за оказия? Мерин-то у меня паровой был. Неужто, думаю, захворал: в то время по нашим местам сибирка[4] ходила. Оглянулся назад, а ягненочек-то мой с доброго быка стал, и ноги его, как бастрыки, по земле волочатся. Перекрестился я: «Свят! Свят!» И не стало ягненка. Захохотал сыч в Агашкином логу. Вот те и нет чертовщины!»
Стенька дедовы небылицы слушал с недоверием, кривил в улыбке рот:
— Туман у вас в голове, дедо. Религиозный вы.
— Я? Религиозный? Да ты что, внучек, плетешь-то? Я и в старое-то время в церкву ходить ленился.
— Они все такие, нонешние! Безответственные! — ворчала бабушка. — Беда!
Слово «безответственные» бабушка не раз слышала на собраниях, но применяла не к месту, и Стеньку это смешило.
— Читайте побольше, баба, и вы «безответственной» станете, — советовал он и тут же начинал хвастаться: — Я почти всю Детскую энциклопедию одолел, а вы и по букварю слабо ходите, газетки вниз заголовком читаете.
— Вот-вот. Видишь как! Ему слово, а он тебе — три, — бабушка хитрила-мудрила. У нее были шершавые руки, и Стенька щупал запястья, прижимал ладони к щекам. Бабушка целовала Стеньку в вихрастую головенку, примирительно ворковала:
— Где уж мне, старухе, до тебя по грамоте дойти. Вон ты у нас какой ушлый.
…Стенька, хотя и смутно, но помнит Копейск. Мать приехала в круглосуточный садик вместе с высоким, крепким мужчиной.
— Это твой отец! — сказала она с улыбкой.
— Здравствуй! — подошел к незнакомцу Стенька. — А я давно тебя жду… Где ты ездишь?
Оказавшись на руках отца, малыш уткнулся носом в его теплую шею и почувствовал запах солнца. И ему с тех пор стало казаться, что он сильный, потому что к нему приехал отец, а к матери — муж.
Отец никогда не целовал Стеньку, как бабушка и мать, не гладил по головке. Но зато любил говорить, как со взрослым, по-мужски. И Стенька это очень ценил.
Летом каждое утро отец вскакивал с постели раным-рано, будил Стеньку, и они шли во двор к гирям. Отец легко вскидывал двухпудовки, ловил их на лету. Стенька вертелся на самодельном турнике, кряхтел.
— Силушку некуда девать. Ох-хо-хо! — пускал дед синие колечки. — Погодите, вот сено корове косить заставлю.
— Режим, дедо, для здорового человека дороже золота, — повторял отцовы слова Стенька. — Так что ты нам не мешай!
— Я, брат, и не мешаю, — сердился дед. — Раньше, в старину, безо всякого вашего режиму люди помогутнее вас были.
Отец прерывал перепалку деда и внука шутками:
— Не спорить, молодые люди. Пошли, Степа, к озеру принимать водные процедуры.
— Идите… Проце… дуры, — уедал дед.
— Не отдельно это слово говорят, дедо, а вместе, — как мог учил деда Стенька.
— Ладно, буду говорить вместе.
Были такие утра легки, свежи и добры, как все устоявшееся в семье Крутояровых. И насмешливое ворчание деда, и короткие наставления отца, и вся эта размеренная неторопливость в каждом шаге, и спокойствие — все это любил Стенька горячей мальчишеской любовью.
Нравилось малышу присутствовать на семейных «парламентах». Так назывались дни, когда отец, мать привозили отпускные деньги, дед получал зарплату, а бабушка — пенсию. Докладывал во время заседания «парламента» обычно дед. Он собирал в кучу все деньги и, почесав по привычке затылок, говорил:
— Всего выходит у нас тыща шестьсот рублей и шесть гривен.
— Гривенники, дедо, не считайте, — заявлял Стенька. — Крючки надо купить. Бабушка, скажите ему! А?
— Тише, — успокаивала мать.
— Ну так вот. Тебе, Светланушка, к зиме, конечно, пуховую шаль надо, а тебе, Павел Николаевич (так величал дед отца) — свитер лыжный и костюм… Всего, примерно, полтыщи уйдет…
— Правильно, — улыбался отец.
— Нам со старухой пока что ничего не надо, — продолжал дед. — Значит, рублев с тыщу можно и на книжку бросить, а остальное — на еду и на сластики?
— А мне велик? — загорался Стенька.
— Это что за штуковина?
— Велосипед, — хмурился отец. — Не говори так, Степа, не по-русски.
Дед отказывал Стеньке:
— Зачем тебе к зиме велосипед. Это неразумно. Этот вопрос на повестку дня попозже поставим.
