Роза ветров - [16]

Сердито гремя, подошла сзади самоходка. Командир ее, веснушчатый лейтенант, подполз к гвардейцам.

— Видишь, — показал ему Павел.

— Вижу.

— Давай садани.

Лейтенант уполз к самоходке. Орудие развернулось, ударило беглым огнем по дому. Рухнула крыша. Поднялась туча пыли. Белой стаей вместе с землей и досками вспорхнули тысячи бумажек, затрепыхались в воздухе, опустились в реку. Синяя гладь, словно льдом, покрылась белым слоем бумаги.

Пулемет смолк. Прогромыхали по мостовой самоходки. Гвардейцы продвинулись вперед… Они бежали вдоль улицы и закидывали чердаки «лимонками». Взлетали оконные переплеты, сыпалось стекло. Черными клубами метался в небе дым, ветер подхватывал искры, гнал их на соседние дома. Плескалось то тут, то там пламя.

— Отставить! — кричал Беркут на связных. — Чей город жгут, твою мать!

Бывает так ранними веснами: насохнет, как порох, прошлогодняя трава и загорится. Кто-то неведомый пускает по оврагам, лесам и болотам палы. Пал пустить просто. Брось спичку — и побегут желтые ручейки, затрещат. Остановить пал почти невозможно. Он буянит свирепо, валит лес, уничтожает молодняк. И выгорают иногда из-за шалости детской или по милости незадачливого человека, задумавшего получить на своем участке чистую от коряг поляну, большие лесные массивы. Поджег один — не потушишь колхозом.

Трудно было гвардии майору Беркуту остановить обозлившихся, вконец измотанных ежедневными боями десантников. «Лимонки» лопались в домах. С визгом вылетали рамы.

На чердаке узкого двухэтажного дома заработал вражеский автомат. Павел с полувзводом стремительно бросился к дому. Ворвались в душный коридор, похожий на больничный: жесткие белые кушетки, белый стол, расколотая цветочная ваза. Крутояров остановился в торце коридора, подпираемый сзади гвардейцами. С той и с другой стороны двери. Нажал спуск, рассек противоположное окно длинной очередью.

Медленно открылась одна из боковых дверей в середине коридора. Вышла женщина, бледная, измученная. Внизу, под полом, послышался топот ног.

— Кто там? Ну? — Павел направил на женщину автомат.

— Там они. Эти…

— Проводи.

— Вон люк. — Женщина показала на дальний конец коридора.

— За мной!

…Штабные офицеры, казалось, ждали русских. Они быстро стали в шеренгу и подняли руки.

— Оружие! — скомандовал Павел.

— Оружие все на столе, товарищ командир. Сейчас принесли автомат последнего, стрелявшего с чердака! — сказал один из офицеров, и Павел сразу же узнал его. Это был тот самый, который говорил, что у него в Ленинграде родной дядя. Та же доверчивая улыбка и мелкая дрожь в голосе.

— Хорошо, — сказал ему Павел. — Понятно.

Павел обошел строй пленных, внимательно вглядываясь в каждого. Серые, небритые лица, равнодушные и спокойные. И опять в подсознании взводного забродила старая и знакомая мысль: «Какие же это враги? Подневольники, честное слово. Они, кажется, даже рады, что все для них кончилось так мирно и благополучно. Какие же это враги?»

— Подняться всем наверх! — приказал. — Быстро!

К вечеру затих старый Олонец, бывший русский губернский город. Дремали на скатках солдаты. Грустил с баяном Ваня Зашивин и смеялся:

Ох, конь вороной

По дорожке ходит,

Жинка сына родила,

На меня походит!

И вдруг команда: «Встать! Смирно!» И гул голосов. В подразделении появился гвардии лейтенант Левчук. Рука его висела на марлевой подвеске.

— Здравствуй, взводный! — Он крепко обнял Крутоярова здоровой рукой. — Как живешь?

— Что с Сергеем? — вопросом на вопрос ответил Крутояров.

Лейтенант помрачнел:

— Худо, Павел. Руку у него отняли. Да и с ногами что-то не лады!

— Эх, Серега! Вот беда-то! Вот беда!

Появился капитан Соснин, Беркут, другие офицеры.

— Совсем? — спросил Левчука комиссар.

— Совсем.

— А разыскивать не будут?

— Нет, товарищ гвардии капитан. Уговорил всех.

Соснин осуждающе молчал. Ждали, чем кончится эта «перестрелка», остальные. Левчук заволновался:

— Что же у вас такое имеется против меня? Я же не в тыл удрал, а к вам! Что же вы?

И улыбка у Федора Левчука, командира «непромокаемой и непросыхаемой» первой гвардейской роты, была жалкой.

— Давай, гвардии лейтенант, принимай роту, — сказал, как отрезал, Беркут.

* * *

Двигались на соединение с истекавшими кровью моряками семидесятой морской… Лето благоуханное, щедрое ярилось над лесом. То тропически обжигало солнце и звоном звенели травы, то хмурилось небо и плескал дождь. Играли в голубом мареве мотыльки, пахло живицей. Тоненький перешеек разъединял гвардейцев-моряков и гвардейцев-десантников. Десантники закрепились на опушке леса и прислушивались к все удаляющимся минным разрывам. Глухо роптал лес. Несли мимо стонавших, с кровавыми повязками солдат. Иные шли сами. На вопросы не отвечали. Что отвечать? Сейчас пойдете, увидите.

Хвостатым змеем взвилась ракета.

— Приготовиться! — пронеслась знакомая команда.

Пошли в атаку.

Дымились траншеи. Жалостью не запаслись ни те, ни другие.

Они — из автоматов, и десантники — из автоматов, они — в ножи, и десантники — в ножи.

В тринадцать тридцать к Беркуту прибежал связной:

— Товарищ гвардии майор, посыльный от моряков явился!

И в ту же минуту перепуганной насмерть мухой зажужжал зуммер: звонил командир полка.