Роза и Рикардо - [135]

Комиссар полиции морского курорта Акапулько сеньор Гарбанса лично конвоировал в Мехико наемного убийцу по кличке Ниньо, Этот убийца, который сам по себе был лишь пешкой в сложной игре преступного мира, тем не менее представлял для полиции огромную ценность. Он был единственным из всех арестованных, кто знал в лицо главаря огромной и разветвленной преступной группировки, Альваро Манкони. В Мехико Гарбанса надеялся устроить Ниньо несколько очных ставок с людьми, арестованными по разным поводам, но подозреваемыми в связи с Манкони. Может быть, таким образом удастся что-нибудь разузнать о неуловимом и таинственном «шефе».

Ниньо понимал, что ему грозит очень большой срок, если не высшая мера наказания. Поездку в Мехико он воспринимал как свое последнее свидание с гражданской жизнью. Пристегнутый наручниками к руке Гарбансы, он жадно смотрел в окно полицейского автомобиля: быть может, ему больше никогда не увидеть солнечных улиц, скверов, магазинов!

Понимая, что полиция пока в нем нуждается, он позволил себе покапризничать.

— Жарко, пить хочу, — канючил он. — В горле пересохло.

— Ладно уж! — махнул рукой Гарбанса и приказал водителю остановиться. — Только без шуточек, понятно?

Они вышли на Пасео де ла Реформа и заглянули в первое попавшееся кафе.

Вдруг глаза Ниньо расширились, и он с силой потянул комиссара обратно к выходу.

«Хочет бежать? — подумал Гарбанса. — Безумец! Мы же с ним соединены наручниками».

Ниньо весь трясся и не мог произнести ни слова.

— Та-та-там... — заикался он.

— В чем дело? Ну?

— Он, — справился Ниньо с нервной дрожью. — Манкони.

— Точно?

— Еще бы! Я его век не забуду. Только тогда он был без усов.

— Который? — спросил комиссар Гарбанса, еще не вполне веря в такую фантастическую удачу.

— В голубой рубашке. За угловым столиком.

Через несколько минут полиция оцепила кафе, заблокировав все выходы.

К Саморре-Манкони, мирно улыбаясь, подошел молодой приятный человек в штатском:

— Извините, сеньор. Можно вас на минуточку?

Посетители кафе пили соки, ели пирожные, и никто не обратил внимания на двух выходивших мужчин.

Лишь Рикардо Линарес с досадой подумал: «Ну вот. Едва встретил хорошего человека, готового выслушать и посочувствовать, и нам тут же помешали».

Он посидел в кафе еще некоторое время, надеясь, что Федерико Саморра вернется.

Но Саморра не вернулся.

Бандиты бежали по тропе, предводительствуемые Кике. Они вытянулись в длинную вереницу: двигаться можно было только гуськом, дорога была слишком узкой.

Самые сильные и самые нетерпеливые отталкивали бегущих впереди. Завязывались потасовки. Тот, кто оказывался слабее, кубарем летел в пропасть.

Чучо замыкал колонну. Он не такой дурак, чтобы рваться вперед! Лучше прибежать на минуту позже, зато остаться в живых.

А Кике бежал вперед автоматически, даже не задумываясь о спасении собственной жизни. Да он уже и не жил. Просто бежал.

«Мне нет прощения! — в отчаянии думал он. — Я застрелил своего родного брата. Мигель! Мигель! Певчий Ягуар! Будь я проклят. На веки веков. Пусть Господь накажет меня».

Точно в ответ на его мысли, прямо с небес раздалось:

— Стоять! Сопротивление бесполезно!

«Вот оно! Глас Божий!» — подумал Кике и остановился как вкопанный.

Бежавшие позади налетели на него, и еще пара бандитов рухнула в карьер.

Прямо над ними рычал в небе полицейский вертолет.

Над тропой спустили трап, будто приглашая преступников подняться. Бежать было некуда.

Бандиты попадали на землю, как будто она могла их спрятать и спасти.

Спокойным оставался только Кике. Твердым шагом он подошел к веревочной лестнице, ухватился за канаты и стал карабкаться наверх, чтобы сдаться служителям закона.

На автобусном кольце уже поджидал полицейский фургон с зарешеченным оконцем. Всех, кто был на тропе, погрузили туда.

Рядом стоял такой же вместительный фургон, но со знаком Красного Креста на кузове. Сюда вертолетчики доставляли бандитов, извлеченных ими со дна карьера.

Когда подобрали всех, командир оперативного отряда сказал Кике, признав в нем главного:

— Все? Пересчитай.

Кике пересчитал и безучастно сообщил:

— Здесь на одного больше. Вот этот чужой.

Потом он невидящим взглядом уставился в стену фургона, и больше от него не слыхали ни слова.

«Чужой» действительно отличался от этих забулдыг. Он был аккуратно подстрижен, а костюм, хоть и изодранный в клочья при падении с откоса, явно был сшит у хорошего портного.

Врачи, осмотрев его, пришли к заключению, что он легко отделался: все кости целы, переломов нет, есть только вывихи и сильные ушибы.

— Пожалуй, он нуждается не в хирургах, а в психиатре, — сказали медики.

Действительно, чужак был явно не в себе. Он беспрестанно бил себя в грудь и повторял как заведенный:

— Смелый Эдуардо! Бесстрашный Эдуардо! Благородный Эдуардо!

Опасность миновала.

Сестры, Жан-Пьер и Пабло вышли из своего укрытия.

Все четверо стояли и смотрели в ту сторону, где, раскинув сильные руки с удивительно тонкими, артистическими пальцами, лежал Мигель Сантасилья.

Прекрасный огненный конь, золотом сверкающий под солнцем, подошел к нему и склонил голову к лицу своего хозяина. Казалось, он прощался с ним, оплакивал его. Это походило на эпизод из древней героической легенды. Люди смотрели на эту трагическую и величественную сцену и сердца всех четверых бились в унисон.