Ровным счетом ничего - [20]

Звали его Людвиг, и окружающие твердили, что он безнадежен. Но он не хотел в это верить!

«Кошмар!» — испуганно раздавалось вокруг него. Его уложили в постель, якобы он был болен, но похоже, другие были больны больше него, потому что несли несравненную чепуху.

Что делал Людвиг? Вопрос, не стоящий ответа! Он только и делал, что вздыхал. Кто довел его до этого? Те, кто считали себя очень умными. Чего они добились своими усилиями? Ничего, кроме того, что он был вынужден сказать им: «Не пытайтесь превратить меня в того, кем я не являюсь».

Однако они не переставали оплакивать его. Пристойное поведение так скучно! Они заохали бы его до смерти, если бы он не продолжал преспокойно в себя верить. Он лежал тихо, как ребенок, и не мешал им.

Там был господин Бачано, который не делал ничего особенного, произнося пустые заклинания точь-в-точь как все прочие. «Что вам от меня нужно?» — спрашивал наш Людвиг.

К нему приближались дамы и говорили: «Дорогой, как же ты нас опечалил».

«Если б я только знал причину», — отвечал больной. Лежа в постели, он был хорош как картинка, в своем нежном терпении он был совсем как девушка.

Я не дочитал книгу до конца, поскольку речь шла все об одном и том же, о невинности и ужасе. Где нет повода для того, чтобы горевать, отпадает оправдание для безутешности.

Они хотели, чтобы Людвиг разуверился в себе, но он болея веселился целыми днями.

«Скоро ли мне можно будет вставать?»

«Что взбрело тебе в голову? Ты сошел с ума?»

Так он оставался в постели, потому что был очень послушен. Тетки и сестры, невесты и соблазнительные женщины непрестанно обцеловывали его по очереди. Я бы на его месте тоже не имел ничего против этого.

Эдит не отходила от его постели. «Ты негодник», — шептала она. В книге этого нет, это я написал. Странно, откуда я всего этого понабрал! Ах, как я тоскую по объятьям!

СТРАННАЯ ДЕВУШКА

Хотя в моей голове не наберется и двух с половиной мыслей и хотя у меня болят зубы, я все же расскажу, как однажды девушка, одетая в мужскую одежду, появилась в обществе. Дрожащей рукой продолжаю я эту блистательную новеллу. Осмеливался ли когда-либо кто-нибудь писать вот так — что попало? У девушки было очаровательное лицо, а как сверкали ее глаза, как кривились в издевательской усмешке губы! Распущенные волосы говорили своим особым языком. Некая особа, привыкшая, что мужчины именно перед ней рассыпаются в учтивостях, попыталась запугать незваного гостя, однако ей пришлось смириться с тем, что на нее даже не обратили внимания. Она была так этим поражена, что удалилась в изящно обставленную боковую комнату и бросила на устланный коврами пол фарфоровую собачку. Исходя злостью, она закусила губу, приложила ладонь к груди, растревоженной неприятными, поскольку, возможно, слишком уж любвеобильными, впечатлениями, прогнала почитателя, который, наверное, пытался ее успокоить, и…

Здесь у меня происходит небольшая заминка, и я прошу у читателя ровно столько терпения, сколько нужно для того, чтобы я снова собрался с мыслями. Да поможет аромат сигареты моему вдохновению.

Из граммофона доносилось пение Карузо. Поэт галантно поцеловал хозяйке дома руку. Как чопорно танцевали все девушки в платьях с длинным шлейфом! Кое-кто превосходил во внимательности самого себя. Да не оставит меня мой засыпающий дух и подарит мне как можно больше замечательных идей!

На софе времен Второй империи сидела женщина, которая могла бы быть красивее, если бы меньше беспокоилась о том, чтобы быть красивой. Беспечность дарит молодость, деловитость — раздражение. Одно из условий, чтобы оставаться молодым, заключается в способности постоянно находить какое-нибудь увлечение, пусть это будет даже самая прозаическая вещь. Портье может быть счастлив при чистке обуви, а виртуозная пианистка — в отчаянии во время игры. Опускаться бывает лучше, чем подниматься.

Не правда ли, стиль моего сочинения отличается поразительной сухостью!

Артист прилип к подносу с бутербродами. Его импресарио убеждал его не думать только о себе, вспомнить об идеях, обратить достаточное внимание на других людей. Тем временем своенравная девушка безнадежно влюбилась. Грудь ее была словно растерзана.

«Эй, комедиант!» — стал задираться к ней один из наблюдателей, искавший возможности с ней познакомиться и не знавший иного средства, кроме невежливости. Люди порой обходятся с нами грубо, потому что ценят нас и не желают себе в этом признаться.

Все дело было в ангельском личике дамы, которая своей молочно-белой любезностью, приторной невозмутимостью совершенно сломила нашу хрупкую героиню.

«Неужели в тебе нет ни капли жалости?» — лепетала бедняжка, вся дрожа, при этом слова ее относились к дочери сыровара, вышагивавшей с достоинством банки конфитюра и вообще-то с мармеладной снисходительностью отвергавшей, изволите ли видеть, подобные выражения.

Эта высокая, полная фации, невероятно благородно двигающаяся лохудра словно сошла со страниц романа Сенкевича, не так ли?

Ее как раз потянуло на картофельный салат, голова ее была совершенно занята уксусом и маслом, и этим она разбила сердце девушки в мужском костюме.