Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 3 - [19]

На опушке леса остановились. Впереди овраг. За ним кладбище, у которого любил лежать Сатана, а там и Среднино. Разделились на три части. Одна слева зашла, другая — вправо на дорогу к заводу, а третья, с пулеметами и с самим Свистуновым через овраг и замерзшую речонку — прямо в село. Село спало.

Гурда дочитал газету, бережно свернул ее, потянулся, выключил свет и хотел уже итти домой, как вдруг в ночкой сон врезался выстрел. За выстрелом по улице побежали тени: туда-сюда, туда-сюда… А поток крики и выстрелы перемешались в беспорядочный шум. Гурда схватился за наган. Защелкал ненадолго пулемет. От околицы побежала долговязая фигура парня — часового из отряда Гурды, но отбежала недалеко. Ее догнал выстрел, и фигура шмякнулась в снег. К волисполкому сбегались люди. Гурда заметил их в окно и бросился в сени. А там — чужие. Гурда обратно. В стекло хлопнули прикладом. Загорелась крыша сарая на исполкомском дворе, и от этого сбегавшиеся люди окрасились в кровавый цвет, а тени их прыгали зловещими кривунами. Гурда проскочил в другую комнату, ударил табуреткой в окно и выпрыгнул в снег. Навстречу двое с диким воплем: а-ааа!.. Гурда выстрелил в одного и бросился бежать на зады. А за ним голос:

— Опустили, дьяволы! Кого опустили? Догоняй! Стреляй! Сволочи!..

За Гурдой погоня. Пробежав зады, запыхавшийся Гурда бросился к избе Настасьи, но та не пустила его к себе. Гурда вернулся. Погоня совсем близко. Гурда побежал за угол избы и, увидав в темноте колодец, подскочил к нему и начал бешено-быстро опускать бадью, а потом — рукой за веревку и спустился в черную дыру сруба.

Бандиты видели, как Гурда пробежал к Настасьиной избе, и начали ломиться в избу, — Настасья не пускала. Тогда рябой Афонаська выломал кол и выбил им раму в окне. Первого полезшего Настасья ударила по голове, и тот мешком свалился в снег под окном. Но Афонаська выстрелил в окно и уже с винтовкой полез в него. Другие успели выломать дверь и, хрипло ругаясь, ввалились в избу. От их пьяного гогота Настасья испуганно сжалась у печки. Афонаська облапил ее.

— Кого схоронила? Сказывай!

Задрожал голос:

— Ни… ко… го… у… мен… ня не… е… ет…

— А-ааа! Никого! Валяй, ребята! — и Афонаська повалил Настасью на пол. Двое других подхватили ее за руки и за ноги, а третий через Афонаськино плечо стукнул кулаком в переносицу. Настасья завизжала.

— Валяй, ребята! — плотоядно закричал Афонаська еще раз, расстегнулся и повалился на Настасью. За ним по очереди и остальные. Все до одного. Настасья вначале пыталась отбиваться, а потом изнемогла и потеряла сознание. Когда уходили, один выстрелил ей в растрепанную голову, другой пнул сапогом в живот, и от этого на ее голом размякшем теле остался комок грязи и снега, а Афонаська, увидев перед дверью деревянную лопату, воткнул ей черень лопаты между ног. Остальные загоготали.

— Ай да Афонаська! Крепко припечатал!

Кроме исполкомского сарая, подожгли еще избу Гурды, но самого Гурду найти не смогли. Кто-то закричал:

— А в школе были?

Крик был, как сигнал. Отделилась толпа и побежала к школе.

А Свистунов, для страху, время от времени от исполкомского двора стрелял из пулемета. Пули, взвизгивая, летели за реку, а кое-где звякали стеклами или чмокались в срубы. Другая толпа пошла по амбарам.

Школа была заперта. Марья Павловна, проснувшись от выстрелов, разбудила старуху-сторожиху и сидела с ней в темноте в ее комнатушке. Вскоре приблизились голоса, много голосов грубых и пьяных. А потом стали ломиться в дверь, и слышно было, как кто-то разбил окно, залез в класс и ходил там натыкаясь на парты. Включить электричество не догадались.

— Ерофеев, давай огня. Темно. Еще ногу сломишь, — прокричал кто-то и, шаря рукой по стене, случайно открыл дверь, где, затаившись, сидела Марья Павловна. Сторожиха с испугу вскрикнула. А голос:

— Эй здесь бабы! Ерофеев, сукин сын, давай огня.

Кто-то прибежал, топоча сапогами, с зажженной соломой. За ним другой. Слышно было, как зашли в комнату Марьи Павловны.

— Учительши-то нет. Сбежала.

Нашли там керосиновую лампочку. Зажгли ее. И с лампой ходили по комнате. В раскрытую дверь было видно, как их тень колыхались по классу.

— Нет, никого нет — ни Гурды, ни учительши.

Шаги приближались вместе с пятном света, и тогда уродливо колыхающиеся тени убегали назад. Тот, кто с лампой, встал в дверях в комнату сторожихи.

— Здесь, што ль, бабы-то?

— Да иди прямо. Чего стал, — толкнули его сзади.

У Марьи Павловны испуга не было. Было оцепенение, да иногда пробегал по спине холодок, от которого вздрагивали плечи.

Вошли в комнату.

— Кто здесь?

— Да, никак, учительша?

— Она самая и есть.

Взяли ее и повели.

— Спроси про Гурду, где схоронился! — закричали сзади.

— Чего спрашивать? Раздевай до-гола, а там видно будет.

И грубые руки начали срывать с нее юбку и разорвали кофточку. А когда шершавая холодная ладонь коснулась ее голой груди, Марья Павловна как-то неожиданно вырвалась. Но впереди — стена из бородатых и безусых лиц и пьяные глаза. Назади — цепкие руки. И Марья Павловна, без юбки, вскочив на парту и прыгая через одну, бросилась в кухню на черный ход (с одного плеча свесились обрывки кофточки). Бандиты за ней. В дверях кухни один нагнал ее, и началась борьба. На затоптанном грязью и снегом полу было скользко, и оба повалились на стол. Бандит ушиб плечо и на время отпустил учительницу. А у той мысль: «Все равно». Быстро нащупала в столе ящик, открыла, выхватила первый попавшийся нож и ударила себя в грудь. Подбежали другие. Кто-то еще раз облапил ее, но, почувствовав под руками липкую жидкость и обмякшее тело, брезгливо отдернул их, и Марья Павловна повалилась на пол. Когда принесли лампу, увидели нож в груди учительницы, стекавшую по голому бедру кровь и кофточку, намокшую красным.