Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - [35]

Кареев описывал так: «Вспоминаются холод, тьма, недоедание, безденежье и невозможность многое достать и за деньги». Семья профессора поселилась в двух сырых комнатах, так как свою квартиру он еще прежде уступил художнику М.В. Добужинскому. Это было время постоянного поиска еды и дров, голодных обмороков и дырявой обуви. Кареев подрабатывал случайными лекциями, жена занималась шитьем. Доходы от литературной деятельности возобновились в 1922 году. Однако новая власть всячески напоминала о себе. После 1924 года Кареева фактически отстранили от преподавания, прекратилась и публикация его научных трудов. В 1926-м – новое несчастье: смерть жены. В декабре 1928-го арестован сын Константин. Правда, уже 4 февраля 1929 года его освободили: вероятно, это связано с тем, что примерно тогда же Кареев был избран почетным членом АН СССР. Теперь он получал персональную пенсию, читал лекции в Академии наук. После реквизиции Аносова Николай Иванович любил проводить летние месяцы в санатории Центральной комиссии по улучшению быта ученых в селении Узком, в бывшей усадьбе Трубецких, где в 1900 году скончался друг его юности В.С. Соловьев.

Казалось бы, жизнь почти восьмидесятилетнего старика вошла в привычную колею… Но 18 декабря 1930 года на заседании методологической секции общества историков-марксистов академик Н.М. Лукин обвинил Кареева в «антимарксистских выкриках», фактически связав его деятельность с недавним процессом Промпартии. В сущности, это был донос, отравивший жизнь историка: он писал письма, оправдывался, ждал новых выпадов со стороны «истинных представителей марксистского учения». 18 февраля 1931 года Н.И. Кареев скончался.

«То, что я был каторжным, составляет мою гордость на всю мою жизнь…» Василий Андреевич Караулов

Алексей Кара-Мурза

Василий Андреевич Караулов (1854–1910), человек удивительной судьбы, проделавший путь от радикального народничества к либерализму, родился в Торопецком уезде Псковской губернии в семье потомственного дворянина. Обучался в витебской гимназии, затем – в Санкт-Петербургском и Киевском университетах, но, увлекшись политикой, курса не окончил. Вместе с братом Николаем работал в «Синем Кресте» – обществе помощи политическим ссыльным и заключенным, являлся агентом Исполнительного комитета «Народной воли». После разгрома организации в 1883 году уехал в Париж, где участвовал в совещаниях оставшихся на свободе народовольцев. Вместе с Германом Лопатиным и Львом Тихомировым был участником партийного суда над провокатором С. Дегаевым. По возвращении в Россию, в качестве уполномоченного нового Исполнительного комитета, – арестован в Киеве и привлечен к военно-полевому суду по «процессу 12-ти народовольцев».

Прокурор требовал квалифицировать их преступления по 249-й статье Уложения о наказаниях, карающей за антигосударственные деяния смертной казнью. Однако у подсудимых оказалась сильная защита. Возглавил группу адвокатов такой мэтр, как Л.А. Куперник, о котором на Юге России ходила пословица: «Где Бог отступился – там еще можно к Купернику пойти!» Главным помощником Куперник взял восходящую звезду киевской адвокатуры А.С. Гольденвейзера. Свой отпечаток на ход и итоги процесса наложила также личность председательствующего на суде генерала П.А. Кузьмина. В 1849 году выходец из дворянской старообрядческой семьи, тридцатилетний штабс-капитан Генерального штаба Кузьмин был арестован по доносу провокатора Антонелли и провел пять месяцев в Алексеевском равелине Петропавловской крепости (вместе с М.В. Петрашевским, Ф.М. Достоевским и др.), а затем судим по знаменитому «процессу петрашевцев». Тогда Кузьмин сумел виртуозно самооправдаться и вышел на свободу. Но брезгливость к провокаторам он, дослужившийся до звания генерал-лейтенанта, судя по всему, сохранил на всю жизнь.

Итак, защите, во главе с Куперником и Гольденвейзером, удалось расшатать обвинение и вывести подсудимых из-под 249-й статьи. В итоге: ни одного смертного приговора, трое оправданы. В.А. Караулова приговорили к четырем годам каторжных работ с последующей высылкой на поселение. Высшие власти остались крайне недовольны: министр внутренних дел граф Д.А. Толстой лично запросил киевского генерал-губернатора А.Р. Дрентельна о причинах столь мягкого приговора. Тот ответил, что «каторжные работы, хотя бы и на четыре года, он не может считать мягким наказанием». Тем не менее генерала П.А. Кузьмина отстранили от должности председателя Киевского военно-полевого суда.

Осужденных по «процессу 12-ти» отправили сначала в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, а в конце декабря 1884 года перевели в Шлиссельбургскую тюрьму на Ореховом острове у истока Невы из Ладожского озера (она получила недоброе имя «сухой гильотины»). Летом 1884 года здесь, рядом со «старым корпусом» («Секретным домом», который заложил еще Петр III), была, под личным контролем императора Александра III, открыта «новая тюрьма», построенная «по американскому образцу»: сорок камер-одиночек 3,5 на 2,5 метра.

О шлиссельбургском заточении Караулова рассказал общавшийся с ним в тюрьме Н.А. Морозов, впоследствии выдающийся ученый. После того как несколько человек предприняли попытки самоубийства и режим был несколько смягчен, арестантам разрешили парные прогулки. В пару Морозову давали сошедших с ума заключенных: сначала Н.П. Щедрина, а потом В.П. Конашевича. «Кто не испытал этого сам, тот никогда не будет в состоянии понять, что значит жить в полном одиночестве в мрачной камере, как в могильном склепе, и день и ночь, целые годы, и в то же время думать, что приближается час, когда вы очутитесь вдвоем с сумасшедшим, который все время будет поверять вам свои галлюцинации, и вы ничем не будете в состоянии отвлечь его от них… Я чувствовал, что сам каждую минуту могу сойти с ума», – писал Морозов. Но неожиданно напарника снова сменили – им оказался Василий Караулов. «Мы начали перебирать знакомых, и я убедился, что он плохо говорит и путается в словах только потому, что отвык от разговоров… Караулов был для меня вестником лучших дней в неволе, а прогулки сделались настоящим праздником!.. И кто знает, сохранился бы мой рассудок, если бы он не явился ко мне на помощь как раз в то время, когда я в этом более всего нуждался… В полтора с лишком года наших ежедневных свиданий мы, конечно, истощили все предметы личных разговоров и поневоле начали уходить в область науки и говорить о великих проблемах физики и астрономии, которые тогда волновали не только меня, но и его».