Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - [308]

«А что мы видим у себя? – восклицал Голицын. – Отрицание прогресса, самой его идеи, желание бороться с нею… Какая праздная мечта! Думающие так справедливо видят в прогрессе источник или начало кризиса и переворота, но нельзя победить его борьбою, а можно только руководить им». «Идеалы человечества должны быть впереди, а не позади, – убежденно заявлял князь. – Объект этих идеалов, их цель – созидание будущего, а не воскрешение прошлого, стремление вперед, а не задержка сзади. Мы призваны жить и работать с живыми людьми и для них, а не для мертвых и с ними. А многие не хотят это понять… Мы упрямо держимся своей слепоты и продолжаем верить в какие-то фантастические палладиумы, вроде русского строя, русской самобытности. Полнейшая негодность всего этого ясно доказана, и держаться этого – значит идти навстречу новым кризисам, еще более сложным, еще более острым».

В.М. Голицын указывал на «истинное значение повсеместного общественного движения», которое «уже не простое отрицание, не стремление к разрушению, а одушевлено желанием, – и это-то и создает его силу, – новых форм общества и государства». Глубокое впечатление на него произвела теория Г. Спенсера «об аналогии общества и государства с живым организмом». Сторонник общественной солидарности, князь выражал стремление «обстоятельно изучить» явление, «происходящее во Франции и носящее название mutualite (и по-русски подходящего слова нет!)». По его мнению, данное явление свидетельствовало о выработке «общественно-экономического начала, рационального и правильного, на котором создадутся постепенно формы будущего строя, общественного и государственного».

Голицын был убежден в том, что защита прав и свобод личности ни в коей мере не противоречит заботе об «общем благе», причем общее дело – выше частных, групповых интересов. А потому «сила – в единении», поскольку личность есть не что иное, как орудие в руках судьбы, «а все делается и совершается либо трудом коллективным, либо силою обстоятельств, не зависимых от воли человека». Заявляя о том, что «будущее – удел социализма», князь выражал «глубокое сочувствие» к одной из «формул» этого учения – «возможно большее благо для возможно большего числа людей». В ней, по его словам, заключалась «высочайшая цель человеческого труда, деятельности государства, общества и отдельного лица». Вместе с тем он полагал, что все предлагаемое социалистами для применения на практике этой «формулы» является «либо исключительно теоретическим, безжизненным, либо исключительно же отрицательным, разрушительным». «А и то и другое одинаково противоречит самой задаче, ибо она имеет целью – жизнь, бытие, реальное. Много пройдет времени, пока это не выработается», – предвидел Голицын.

За несколько лет до революции 1905–1907 годов он свидетельствовал о возрастании самосознания русского народа, считал первоочередными задачами внутренней политики аграрно-крестьянский вопрос, меры по развитию народного образования, обеспечение «безусловного равенства» для всех в сфере правосудия. Признавая важность духовной составляющей в общественных преобразованиях, Голицын был убежден в том, что «должно стремиться к примирению веры с разумом на почве религиозного самосознания». Главным условием для этого он считал «предоставление широкого простора разуму, а, стало быть, и знанию», следствием же – «право индивидуализации религиозного самосознания», которое нельзя «замыкать в тесные, раз навсегда установленные, неподвижные рамки». Вместе с тем, оценивая состояние церковной организации в России, князь приходил к заключению, что «появление нашего Лютера не должно долго себя заставить ждать», поскольку «церковное управление дошло у нас до состояния полного упадка и разложения».

Голицын критически относился к русской аристократии, чиновничеству. Он выражал сомнение в готовности верховной власти к осуществлению ее исторической миссии, указывал на отсутствие последовательности в деятельности правительства («система обратного хода»), его пристрастие к полумерам. Характеризуя опасную традицию отношения «верхов» к общественности, князь замечал: «История России есть борьба царской власти с Россией… Во все эпохи, за весьма немногими исключениями, обществу отказывалось в какой бы то ни было самостоятельности, всякие ее проявления считались чуть не революцией». В дискуссиях на тему о том, «обязана ли Россия своей силой самодержавию, или она создалась, несмотря на это», Голицын склонялся к последнему варианту ответа. Он не считал «образ правления случайным явлением, не имеющим органических связей с характером, духом и потребностями народа». По его мнению, пример Германии и Америки свидетельствовал о том, что «образ правления вырабатывается народом на своих исторических основах, и в силу этого он представляет прочную гарантию народного строя, народного развития и культуры». «Когда же образ правления созидается самим правлением, ради его собственных, личных, так сказать, потребностей и интересов, без внимания к характеру народа, то является царство произвола, случайности, грубой силы или столь же грубого бессилия», – так Голицын объяснял происхождение самодержавия.