Российский колокол, 2016 № 1-2 - [4]

Заветных слов креплю тугую вязь,

Но всякий раз шепчу ему: «Гори»,

К стене темницы тихо прислонясь.

А он ревёт и бьётся в тенетах,

И цепи рвёт, оковами звеня,

Струится в кровотоках-желобах

Бурлящая субстанция огня.

Опять я заключу ее в фиал,

Прозрачный, как полярная вода,

И повлеку дорогой между скал,

Который раз спускаясь в города.

Потребен людям жар моей души.

Он хворых от болезней исцелит,

Заплоты льда на реках сокрушит,

Над хлябями проводит корабли.

И буду я увенчан и любим,

Как бог, дарящий таинство огня,

И станет праздник, и курений дым,

И в храмах песнопенья в честь меня.

Но, отвергая жертвенный елей,

Скажу жрецам, явившимся ко мне:

«Я лишь тюремщик ярости своей,

Вы полюбили отблеск на стене».

Белый стих

Я белый, как мел на беленой стене,

Как белая трещина в белой Луне.

Я белый, как крем над кофейною пенкой,

Такой же, как вы, но другого оттенка.

А люди хохочут, они для меня

Как белые ночи для белого дня.

Похожи, и все же встречают по коже,

За кожи несхожесть кляня и браня.

Скажите мне, белые стены дворцов

И белые бороды всех мудрецов,

Зачем в убеленном белилами мире

Я словно закуска на пире отцов?

Быть может, мне стоит окраску сменить?

И белую сказку на быль заменить?

Не белой вороной, но белой совою

В белесом безмолвии бело парить.

Чатланский гудбай

Позабыты прежние союзы,

В черном небе астры отцвели.

Дети Полдня, я целую в дюзы

Ваши световые корабли.

Бластер, гравицаппа, ключ на «восемь»

И скафандр, который не предаст.

В долгую космическую осень

Увожу свой старый пепелац.

Растворюсь в туманном Магеллане,

Гончих псов оставив за спиной.

Нынче и пацаки, и чатлане

Могут превратиться в перегной.

Перегной дождями увлажнится.

Что же ты не весел, гордый Тарс?

Будет кукуруза колоситься,

Разбавляя жёлтым красный Марс.

И фастфуд откроют в лунном цирке,

Станут там биг-маки продавать.

Мне, ребята, хуже чем эцихи

Ваша сетевая благодать!

Я плевал на ваш комфорт облезлый,

На постылый офисный покой,

Лучше так, навстречу звездной бездне,

Но своей, неторною тропой.

Ни к чему пустые разговоры.

Посмотри, как много звезд вокруг!

Где-то ждет меня моя Пандора,

И Аракис, и планета Блук.

На прощанье гляну исподлобья

И над полем плавно поднимусь.

Радуешься, морда эцилоппья?

Не надейся, я еще вернусь.

С армией таких же непослушных,

Что без страха цаками звенят.

Так что вам, наверно, будет лучше

Срочно трансглюкировать меня.

А иначе наберусь силёнок,

Подниму упрямую башку,

И взойдет над миром обновлённым

Грозное, торжественное «КУ!!!»

Я расту

Мне снилось, что я поднимаюсь, как тесто,

Расту неуклонно, как гриб дрожжевой.

Из утлой коробочки спаленки тесной

Ползу через край, извергаясь отвесно

На гравий бульваров, на пыль мостовой.

Прольюсь, заполняя пустоты и щели,

В замочные скважины влезу червём.

Во мне кубатура любых помещений.

Я неф и притворы, я храм и священник,

И масса, и плотность, и смысл, и объём.

Вздымаюсь курганом все шире и выше,

Журчу в водотоках, бегу в проводах,

Во мне все мосты, и карнизы, и крыши,

И листья каштанов, что ветер колышет,

И облаком в небе моя борода.

Зачем я? К чему этот рост несуразный?

Затем ли, чтоб вечером долгого дня

Я сверху на город взглянул звездоглазно,

А тот фонарями, и кольцами газа,

И тысячей окон глядел бы в меня…

Пятый маршрут (из цикла «Московский троллейбус»)

Пятый троллейбус пятого февраля.

Снегом припудрены серые скулы льда.

Каждый младенец – это отсчет с нуля,

Каждое «долго» значит – не навсегда.

Вдоль по Еланского ходит крылатый лев,

Над «Буревестником» царствует тень тельца,

Евангелисты, головы подперев,

Смотрят на землю пристально без конца.

Пятый троллейбус тихо шагает в центр,

Окна роддома ловят внезапный блик.

Каждые роды – это обвал цен.

Все, что неискренно, скроется в тот же миг.

В старой ротонде новую жизнь ждут.

Нянька вздыхает, ей надоел снег.

Пятый троллейбус – это и твой маршрут,

Пятиконечный новенький человек.

Как твое имя? Кажется – Николай?

Круглоголовый, плотненький, как атлет.

К этому имени лучшая рифма: «май».

Что же ты делаешь в сумрачном феврале?

Вьюга и холод? Полно, какой прок?

В русской метели трудно искать судьбу.

Ангел приник к младенцу и знак дорог

Неотвратимо запечатлел на лбу.

Ранняя оттепель гложет в Москве лёд,

Ночи холодные, к завтраку – до нуля.

Кто его знает, может, еще ждет

Пятый троллейбус пятого февраля.

Полёт в метро

Рожденный ползать летать не может.

Сказал – и сам себе не верю,

И как поверить, когда под кожей

Зреют курганы жемчужных перьев.

Когда ты ходишь, беремен небом,

А всем плевать, потому что сыты.

Ты бьёшь по ним обнажённым нервом.

Они опускают забрала быта.

А небо жжёт и горит в гортани,

Квадратное, острое небо смыслов.

Рождённый ползать – и вот ЛЕТАЮ!

Орбитой мечты, облаками выстланной.

Очнулся на миг, под крылом планета.

Понедельник, утро, в метро тесно.

Граждане, уступите место поэту!

Будьте людьми, уступите место.

Ракета

Его еще не забыли.

Соседи расскажут вкратце,

Как рылся в автомобиле,

Ходил на канал купаться.

Нескладный, худой, лохматый,

Одежда, как на чужого.

Едва ли он был солдатом

И вовсе не пил спиртного.

Работал по будням в книжном,

В субботу играл на флейте,

Чудак с бородою рыжей.

Его обожали дети.

Он часто вставал до света

И что-то на крыше строил.

Антенну, маяк, ракету?

Из жести неладно скроенную.