Российская Зомбирация - [34]

Даже если мир заполонят жаждущие мяса живые мертвецы, самым страшным зверем по-прежнему останется человек.

Глава 7

Он, как обычно, скучал, прислонившись к высокому стальному забору, за которым возились несколько голодных псов. Скисшая грунтовка между черными, кривыми да малохольными домиками, несколько русских старух, перекованных летами в затупившийся кривой серп, черноволосая малышня, провожающая камешками эти безжизненные, ломаные огарки человека.

Быть может, это слонялись не старухи, а зомби, овощи. Ему было наплевать, он не видел разницы.

Изредка появлялись худые скелеты, с накинутым на череп капюшоном, с протертыми белыми коленками и черными подглазьями. Они протягивали ему пару мятых бумажек, а он, принимая их, с несколько секунд задиристо смотрел на клиента, отлипал от забора с прической из колючей проволоки и скрывался во дворе. Тогда собаки лаяли громче, лязгали длинные цепи, сыто хлопала дверь.

Через пару минут он возвращался и отдавал подрагивающему в нетерпении человеку пакетик и вновь безразлично льнул к забору, набив ему оскомину из слезшей краски. Так медленно и неторопливо, словно воды мутной речки Ельцовки, ныне загнанной в трубы, протекала его жизнь.

Он был коренным новосибирцем, но никогда не считал, что местные трущобы подле вещевого рынка "Барахолки", или сверкающий центр, куда он с друзьями катался поздно вечером на машине, в поисках мини-юбки или драк, были его домом. Отец его переехал сюда с пылающих гор в начале лихих девяностых.

Сила дает молодость, поэтому сильный человек молод всегда. А он был именно таким человеком. Он не ненавидел местных, скорее относился к ним с заслуженным пренебрежением. Еще в школе, которую он с грехом пополам посещал, он чаще разбивал носы, чем получал пятерки. И бил не от звериной силы, дикости и агрессии, а бил потому, что ему позволяли бить.

Изо дня в день наблюдая, как к нему приходят просвечивающие на свету скелеты и молча протягивают ему в трясущихся руках деньги, он понимал, что живет на земле не воинов и даже не землепашцев, а просто мусора. Полученную брезгливость он вымещал вечером, под мошной ночи, когда, ни разу не побывав в мечети, щекотал под вспышкой фотоаппарата вскинутым пальцем зад Аллаху. А после пить алкоголь и втыкать в беззащитных, блеющих овечек, безрезультатно зовущих давно купленного его отцом пастуха-милиционера, чуть кривоватый, как подобает истинному нохчу, клинок.

Делал это он не по злобе, а скорее потому, что можно было делать. Это казалось забавным, это пробуждало спящую в крови память бесстрашных предков, скидывающих карабкавшихся на кавказские горы русских белорубашечников. В такие минуты, когда он с друзьями заламывал пьяненькую шлюшку, полагавшую, что ее купят не сразу, а через два-три свидания, юноша чувствовал себя охотником на каменных склонах стареющего города.

Он никогда не любил Новосибирск. Новозомбиловск ему тоже не пришелся по душе. Овощи и то оказывали ему сопротивления больше, чем местные жители. Его злило их показное безразличие и мутный, но вроде бы заинтересованный взгляд. Они никогда не отводили взора, подходили ближе, иногда касались его, обдавая гнилостью, и его это страшно раздражало. Обычно, когда он двигался в транспорте - нагло и уверенно, либо расталкивал мощным волнорезом плеч чахлую толпу, движущуюся ему на встречу, никто не смел поднять на него взгляд.

Больше по душе скучающему человеку приходилось другое название, данное городу - Новосиббад. Здесь, вокруг истекающего денежным соком вещевого рынка, билось алчное сердце сметливого народца - возводились широкие заборы, укреплялись гаражи, блестела младенческая кирпичная кладка.

Анклав, накопив запасы денег, драгоценностей, наркотиков и оружия, отделился от внешнего мира и здесь, в пока еще проходных, но не посещаемых улицах, давно царило право ножа и непререкаемого слова старшего. Он с улыбкой понимал, что здесь он будущий хозяин. И никакие зомби не страшны силам сплоченного клана.

Это - его земля. Земля, взятая в бою с бесплотными призраками когда-то великих сынов Руси, выплескивающих свой героизм исключительно на дно унитаза. Он будет полноправным хозяином, законно спихнув с престола тухлое тело предыдущего собственника.

Он, мальчик четырнадцати лет, год назад впервые убивший пойманного старшими братьями и ползающим у него в ногах кафира, а два года назад познавший женщину, распорядится этой землей правильно. По-хозяйски.

Земля, если ее не защищать и не любить, всегда отворачивается от своего хозяина. Это закон жизни, и нет в этом ничего предосудительно или дурного. Сильный ест слабого, а слабый прячется в кустах.

Он, мальчик четырнадцати лет, уже сейчас сильнее многих живущих в этом городе. Даже здоровенных, но забитых русских мужиков.

Из взбрыкнувшей перед воротами особняка тонированной, издевательски вишневой девятки, высунулось дула автомата.

Очередь.

Клокочут маленькие вулканы.

На его губах клюквенный сок. Он уже мертв.

Бабки, что живые в ужасе взмахивают руками, а те, что мертвые заинтересованно и тупо смотрят на окутавшуюся дымом машину.