Россия загробная - [46]

— Владимир Ильич Ленин… прибыл на набережную… требует пропустить его к башенному крану… толпа увеличивается… — тихо бормотал оперативник в рацию. — Стоит в метре от меня… Вижу его… Ильич как живой…

— Сюда нельзя! — сказал тип в штатском, с особенно-важным и наглым лицом, которое выражало полнейшую уверенность этого человека в том, что его все боятся и он всегда имеет власть над людьми. Но тут его отчего-то никто не боялся. В толпе захохотали.

— Ты понимаешь, кто стоит перед тобой, — загудел Бурлак своим утробным басом. — Перед тобой стоит товарищ Ленин, а ты несешь здесь свою полицейскую чепуху… Отойдите.

— Товарищи! — чуть грассируя, сказал, улыбаясь и поворачиваясь к напиравшей сзади толпе, человек в замызганном пиджачке и мятых брюках. — Охранка ничуть не изменилась за то время, что я отсутствовал в России. Когда я в семнадцатом году вернулся из Швейцарии, они были такие же дондоны! Мы со Львом Давидовичем их в грош не ставили! Помогите нам пройти!

Толпа радостно рванула. В одно мгновенье разлетелись решетки, а милиционеры и люди с Лубянки оказались захваченными в могучее движение сотен людей. Человек в пиджачке, донесенный волной до огромной ноги подъемного крана, взялся своими желтоватыми ладонями за раскаленные поручни и бесстрашно полез вверх. Вслед за ним, потея красным растерянным лицом, лез охранник, а за ним врач в белом халате и белой круглой шапочке. Врач тоже имел указание не отставать от Ильича ни на шаг и хранить вождя революции пуще своей собственной жизни. Взволнованный Бурлак остался внизу.

На высоте пяти метров Ленин спокойно и деловито ступил на железную площадку с поручнями. Это было на метр выше, чем тогда на броневике, а так все очень похоже. Он прекрасно себя чувствовал. Врачи, успевшие сделать ему анализы, не могли найти в его организме никаких следов пребывания на том свете. Сейчас Ильич положил обе руки на теплые металлические перила и обвел взглядом толпу. Сверху он видел тысячи обращенных к нему веселых, радостных, счастливых, предвкушающих лиц. Вот какие они, потомки! В домах на набережной уже были открыты все до единого окна, во всех окнах были люди, некоторые смотрели в бинокли, другие снимали происходящее на набережной видеокамерами. Откуда-то взялся красный флаг. Сотни рук с мобильными телефонами, включенными на видео и аудиозапись, поднимались из толпы.

— Товарищи! — сказал Ильич, три дня назад выведенный из того мира группой героев-коммунистов и уже успевший переварить за это время огромный объем информации по политике и экономике современной России. По толпе при звуке этого чуть картавого голоса пошла волна. Это была волна потрясения и восторга. Ропот покатился по огромной толпе. Одна пожилая женщина уже упала в обморок, и ее посадили, прислонив спиной к парапету набережной. Она сидела на асфальте, и сердобольный мужчина обмахивал ее газетой.

— Тихо! Тишина! Тихо! — тревожно закричали несколько голосов.

Наступила глубокая тишина. Слабый ветерок расправил на мгновенье красное знамя в руках высокого человека в белой бейсболке с надписью "Chicago Devils". Он перехватил древко и сглотнул сухим ртом. Откуда-то взявшиеся телевизионщики уже снимали Ленина, держа камеры на плечах. Большой серебристый микрофон на длинном штативе тянулся вверх и почти касался коричневых, с закругленными носками, туфель Ильича, приобретенных им в 1922 году в магазине Мосгоробувь на Кузнецком мосту. Все в нем, Ильиче, включая эту уютную полноту и эти совсем не модные, хорошо начищенные, но имеющие царапины и шероховатости туфли, было до слез знакомо людям.

— Товарищи! — сказал Ильич. — Разрешите приветствовать вас от имени ваших предков, почти сто лет назад совершивших в Россию величайшую революцию в истории!

Толпа вздрогнула и качнулась. Облака на голубом небе встали. Солнце сжалось и сделалось нестерпимо-белым. Снова раздались крики и тут же смолкли.

— Вы, товарищ, и вы, товарищ, и вы, товарищ… Ильич кивал вниз, на стоящих в толпе людей, как на своих старых знакомых, — скажите мне, товарищи, разве мы затем совершили великую социалистическую революцию, чтобы власть опять попала в руки промышленников и богатеев? Разве затем ваши деды и прадеды сражались, проливали кровь и голодали, чтобы вы теперь оказались ненужными в своей собственной стране? Я спрашиваю вас, товарищ, — еще один изумленный человек ощутил на себе внимательный, с прищуром, взгляд ленинских глаз, — почему вы предали наследие революции? Почему вы так легко отказались от всего, за что мы боролись?

— Ильич! — крикнул чей-то голос. — Мы не предавали, Ильич!

— А где тогда советы? — Ленин возвысил голос. Он говорил безо всяких микрофонов, но люди прекрасно слышали его слова. — Где рабкрин? где школа коммунизма, профсоюзы? где детские сады для ваших детей, бесплатные и оборудованные по последнему слову техники больницы, где бесплатный общественный транспорт в ваших забитых частными машинами городах, где квартиры для рабочих, земля для крестьян, где наша родная Красная армия и где социализм, который мы завещали вам? Где все это, я вас спрашиваю? Где? Куда вы дели все завоевания социализма, товарищи? Что это такое вы построили после моей смерти, товарищи?