Россия — Украина: Как пишется история - [6]

Новизна такого учреждения, во-первых, в том, что оно объединяет прежде раздельные функции. Контроль над архивами дает историкам Института не просто право «первой ночи», но и возможность блокировать доступ к документам другим исследователям. А значит, открывает широкие возможности для манипуляций и даже фальсификаций. Сотрудники украинского Института национальной памяти также имеют преимущественный доступ к архивам Службы безопасности Украины (СБУ), а заместитель директора Института Володымир Вятрович, «прославившийся» книжкой о том, как УПА спасала евреев во время Второй мировой войны, является также советником директора СБУ.

Во-вторых, совмещение исследовательских подразделений и органов следствия превращает ИНП в мощное политическое оружие как при реализации законов о люстрации, если таковые в стране имеются, так и за счет контролируемых вбросов информации, дискредитирующей политических противников. И примеров такого рода накопилось уже много как в польской политической практике, так и в других странах.

В-третьих, издательские возможности таких учреждений далеко превосходят потенциал академических и частных научных и даже научно-популярных издательств.

Наконец, привилегированный статус сотрудников одновременно означает, что их научная и публикаторская деятельность находится под контролем. Если им вдруг случается отклониться от «генеральной линии», которую навязывает политическое руководство страны, их легко можно призвать к порядку. Таких эпизодов в деятельности польского ИНП более чем достаточно.

Другой пример институционального измерения исторической политики — создание музеев под прямым патронатом определенных политических сил; позиции политических оппонентов при этом полностью игнорируются. Так, под патронатом братьев Качиньских был создан музей Варшавского восстания, под патронатом венгерских правых — «Дом террора» в Будапеште, под патронатом президента Ющенко — «Музей советской оккупации» и стандартная экспозиция о Голодоморе для региональных музеев и т. д. В центре исторического нарратива вообще и музейных экспозиций в частности оказывается мартирология и образ врага, который, как правило, отчетливо ассоциируется с современными политическими силами и вне страны, и внутри нее [11].

Историческая политика проявляется и на законодательном уровне, когда парламенты принимают законы, закрепляющие ту или иную трактовку исторических событий как единственно верную. Иногда в проектах этих законов и даже в утвержденных парламентами актах предусматриваются уголовные наказания для тех, кто оспаривает такую трактовку. Эта практика характерна не только для Восточной Европы, но и для Западной [12].

Идеологические основания

Идеологическое обеспечение исторической политики основано на четырех главных постулатах. Во-первых, история и память представляются как арена политической борьбы с внешним и внутренним противником. Отсюда делается вывод, что история «слишком важна, чтобы оставить ее историкам» [13]. Это, среди прочего, означает, что историки уже не считают принципы профессиональной этики обязательной нормой, а при этом самих историков как рядовых бойцов идеологического фронта пытаются поставить под надзор более «искушенных» и «патриотичных» людей [14].

Во-вторых, утверждается, что «все так делают», чем в глазах общественности оправдывается очевидное нарушение принципов функционирования наук об обществе, принятых в демократических условиях. Это выражается и в прямом ограничении свободы высказывания, и в вытеснении неугодных взглядов на обочину медийного поля, и в изменении принципов финансирования. Например, вместо системы распределения грантов на исследования, которая контролируется самим научным сообществом, выделяются деньги на проекты, осуществляемые по прямому политическому заказу.

В-третьих, считается очевидным, что внешний противник неустанно стремится утвердить такую интерпретацию событий прошлого, которая вредит нашему отечеству. А потому долг историков — солидарно противостоять опасности, как правило, через отстаивание противоположного аргумента: на всякое их «да» мы скажем «нет», и наоборот. Как следствие, разрушается пространство для диалога внутри страны, поскольку все обязаны присягнуть заявленным постулатам.

То же происходит и в отношениях с внешним миром: сторонники исторической политики по обе стороны границы вступают друг с другом в жаркие перепалки. Поскольку ни та, ни другая сторона не стремится ни убедить, ни понять оппонента, то подобные «дискуссии» только нагнетают конфликт.

В-четвертых, оправданием исторической политики служит якобы плачевное состояние патриотизма и преподавания истории в школе. По этой причине предлагается (временно) принести в жертву плюрализм в учебниках и концепциях — ради того, чтобы «дети знали хотя бы главные вещи».

В действительности общественные интересы — только прикрытие, а истинные цели носят политический, партийный характер. «Истинно патриотическая» версия истории неизменно оказывается выгодной определенной политической силе. Так, сторонники исторической политики в Польше с ее помощью сражаются с политическими конкурентами за право братьев Качиньских считаться единственными наследниками движения «Солидарность». В Украине насаждаемые Ющенко трактовки истории Украинской повстанческой армии и голода 1932—1933 гг. служат подспорьем в его борьбе с оппозицией и помогают утвердить такую концепцию украинской нации, которая соответствует представлениям президента и его политических союзников. С помощью исторической политики борются за голоса избирателей, устраняют конкурентов в рамках и за рамками процедур законов о люстрации