Россия перед голгофой - [52]
Государство и не отделенная от него церковь по-прежнему трактовали гражданский брак только лишь как незаконное сожительство, но общественное мнение было более снисходительным. Прогрессисты жаждали скорейшего избавления от «дряхлых стропил официальной нравственности» и принципиально не желали идти на компромисс. Компромисс был для них синонимом слабости. Стропило — это опора для кровли: два бруса, соединенные верхними концами под углом, а нижними упирающиеся в стену здания. Прогнившее стропило требует замены, но здание, у коего, исходя из лучших побуждений, снесли обветшавшее стропило, на какой-то момент остаётся без кровли — и ничем не защищено от непогоды. Это обстоятельство нисколько не смущало российских нигилистов. Языку компромиссов они предпочитали язык конфликтов и ультиматумов. Программная статья Дмитрия Писарева «Схоластика XIX века», опубликованная в 1861 году в майской и в сентябрьской книжках журнала «Русское слово», стала политическим и философским манифестом левого радикализма. «Словом, вот ultimatum нашего лагеря: что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть»[252]. В год отмены крепостного права на страницах авторитетного «литературно-учёного» журнала прозвучал призыв подвергнуть тотальной критике всё сущее без исключения. И этот революционный призыв был услышан.
Сексуальная революция — разрушительная и созидательная
«Историков часто упрекают в злоупотреблении словом революция, которое-де должно было бы сохраняться, в соответствии с его первым значением, для обозначения явлений насильственных и в неменьшей степени быстрых. Но, когда речь идет о социальных явлениях, быстрое и медленное неразделимы»[253]. Отталкиваясь от этого замечания Фернана Броделя, можно утверждать, что начавшаяся в пореформенной России сексуальная революция была двоякой: она была и серией живых событий, и явно медленным процессом большой длительности. «Игра шла разом в двух регистрах»[254]. Внимание современников неоднократно фокусировалось на тех или иных ярких эксцессах: наиболее колоритные казусы, связанные с ниспровержением традиционных сексуальных норм, сохранились в исторической памяти и были зафиксированы в мемуарах. Однако в сознании современников эти живые события не сразу были связаны воедино и поняты как части единого целого и как различные моменты одного процесса. Сексуальная революция в России, затронувшая жизнь нескольких поколений, не была своевременно осмыслена как длительный процесс. Временной лаг составил четверть века.
Николай Васильевич Шелгунов, принадлежавший к старшему поколению когорты «новых людей», стал первым мемуаристом, обратившимся в своих воспоминаниях «Из прошлого и настоящего» к событиям 60-х годов. В этих мемуарах, опубликованных в конце 1885-го — начале 1886 года на страницах влиятельного московского либерального журнала «Русская мысль», видный «шестидесятник» сделал обоснованный вывод о совершившейся в России сексуальной революции и подчеркнул естественно-исторический и перманентный характер этой революции. «Перемены и перестройки в семье не обошлись без борьбы, когда они коснулись людей, уже вышедших из детской. <…> С шестидесятых годов, как видит читатель, семейные отношения испытали полную революцию: всё стало в них гуманнее, порядочнее, чище, а главное — правдивее. Правдивость, искренность и свобода сделали русскую семью ровнее, ближе, счастливее и создали ей внутренний мир, какого она прежде не знала. Такой сравнительно полный успех получился, нужно думать, оттого, что семейный переворот, предоставленный собственным силам общества, не испытывал внешнего вмешательства (курсив мой. — С.Э.). Никакой доморощенный химик не стоял над ним, чтобы руководить брожением или чтобы закрыть крышку котла, когда это показалось бы нужным химику. Котёл работал свободно и до сих пор продолжает ещё свою нескончаемую работу. Старая и вечно новая история стремления человека к личному счастью!»
