Россия не Запад, или Что нас ждет - [16]

Закусив губу или навзрыд?

Танк горит на перекрестке улиц,

Хорошо, что этот танк горит!

Русских обвинял и духовный авторитет более крупного калибра — Солженицын. Ему было стыдно за то, что в ГУЛАГе после войны находились не только русские, но и люди других национальностей. Он пишет в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ»: «Особенно прилегают к моей душе эстонцы и литовцы. Хотя я сижу с ними на равных правах, мне так стыдно перед ними, будто посадил их я. Неиспорченные, работящие, верные слову, недерзкие, — за что и они втянуты на перемол под те же проклятые лопасти? Никого не трогали, жили тихо, устроенно и нравственнее нас — и вот виноваты в том, что живут у нас под локтем и отгораживают от нас море. «Стыдно быть русским!»— воскликнул Герцен, когда мы душили Польшу. Вдвое стыднее быть советским перед этими незабиячливыми беззащитными народами» [49].

Благодаря гипнозу литературного таланта Солженицына читатель начинал верить, что «неиспорченные незабиячливые» эстонцы, конечно же, попали в ГУЛАГ безвинно. Он «забывал» и о том, что на стороне немцев воевало на треть больше эстонцев, чем в Советской армии, и что из них немцы формировали самые жестокие карательные части, которые орудовали не только в Прибалтике. Стыдно быть русским! «Никого не трогали» эстонские эсэсовцы, «жили тихо, и нравственнее нас».

Во время перестройки русофобия маскировалась и под науку, в ней широко применялась «генетическая» фразеология. Гуманитарии «доказывали», будто в результате революции, войн и репрессий произошло генетическое вырождение русского народа и он по своим «качествам» опустился до уровня «человек биологический».

Видный социолог В. Шубкин дает в «Новом мире» такие определения: Человек биологический — «существо, озабоченное удовлетворением своих потребностей… речь идет о еде, одежде, жилище, воспроизводстве своего рода». Человек социальный — он «непрерывно, словно четки, перебирает варианты: это выгодно, это не выгодно… Если такой тип не нарушает какие-то нормы, то лишь потому, что боится наказания», у него «как видно, нет внутренних ограничений, можно сказать, что он лишен совести». Человек духовный — «это, если говорить кратко, по старому, человек с совестью. Иначе говоря, со способностью различать добро и зло».

Каково же, по выражению В. Шубкина, было «качество населяющей нашу страну популяции»? Удручающе низкое: «По существу, был ликвидирован человек социальный, поскольку любая самодеятельная общественная жизнь была запрещена… Человек перестал быть даже «общественным животным». Большинство людей было обречено на чисто биологическое существование… Человек биологический стал главным героем этого времени» [50].

Это поразительное для конца XX века мракобесие подхвачено следующим поколением гуманитариев. Эксперт Горбачев-фонда В. Соловей пишет в 2005 г.: «Хотя доля русских во всем населении страны уменьшилась не так уж драматически, составив в 1989 г. 50,6 %, качество «человеческого материала» не оставляло им шансов сохранить традиционную роль хранителя и краеугольного камня государства» [4, с. 172].

Представления о России элиты восточноевропейских народов

Как говорят, Запад «изобрел Восточную Европу» как санитарный кордон, отделявший от него Россию. Восточной границей Европы стала граница между Пруссией и Польшей.

Граф де Сегюр, ехавший послом в Петербург в 1784 г., описывал, как он «совершенно покинул Европу» и «перенесся на десять веков вспять» при пересечении границы Пруссии и Польши. Американский путешественник Джон Ледьярд, ехавший в противоположном направлении, приветствовал Европу, пересекая «великий рубеж между азиатскими и европейскими манерами» на той же самой прусско-польской границе. Они были убеждены в принадлежности Пруссии Западу, а Польши — Востоку [51].

Австрийский канцлер Меттерних говорил: «Азия начинается за Ландштрассе», то есть австрийцы-немцы живут в прифронтовой полосе Европы. Отправляясь из Вены в Прагу, Моцарт считал, что едет на Восток, к славянам (хотя Прага находится западнее Вены).

Мнение элиты восточноевропейских стран было и остается важным аргументом в цивилизационных представлениях Запада о России. А. Безансон пишет: «Поляки, венгры, прибалты — народы, принадлежность которых к Европе отрицать невозможно и которые знают на собственном опыте, что такое жить под властью России, — имеют на этот счет свое мнение, и мы не вправе этим мнением пренебречь. Они объяснят вам, что «кожей чувствуют» нечто особенное, о чем им трудно говорить с вами именно потому, что вы — европеец и «вам не понять». Об этом можно прочесть у Густава Херлинга («Особый мир»), у Чеслава Милоша, у Адама Чапского. Конечно, большую роль тут играет идеология, но дело не только в ней; просто все эти люди знают, что такое Россия, изнутри. Они не питают к России ненависти, нередко они ее даже любят, но попробуйте сказать им, что Россия — часть Европы. Они будут сильно удивлены» [1].

Даже друг Пушкина и декабристов Адам Мицкевич, близкий ко многим литераторам России, писал о русских, о русской земле и городах строки, которые можно считать типичным литературным образом