Россия на рубеже XV-XVI столетий - [51]

Скорее всего, рассказ 1483 г. перелагает ответственность за тверской поход 1485 г. с московского князя на тверского, обосновывая необходимость присоединения Твери и как бы подтверждая права Дмитрия на тверской престол. Ведь летописец специально отметил, что тверское княжение получил отец Дмитрия — Иван Молодой. Кстати, наместником в Твери стал двоюродный брат Гусева — Василий Федорович Образец-Добрынский. Это, конечно, не свидетельствует ни о «крамольных намерениях» Гусева, ни о стремлении летописца очернить посла Ивана III.

В 1495 г. В. Гусев, как «сын боярский», входил в свиту, сопровождавшую княгиню Елену в Литву, наряду с другими, более видными представителями знати, не имевшими отношения к заговору 1497 г. Черепнин писал, что на политическое мировоззрение Гусева могло оказать влияние «пребывание в Литве, где находились некоторые русские изгнанники (удельные князья)», и что он «мог оказаться в курсе» планов восстановления феодальной раздробленности. Все это могло быть, но могло и не быть. Скорее всего, следует присоединиться к более осторожному из суждений Черепнина, что «вряд ли можно сделать какие-либо прочные выводы для понимания позднейшего дела Гусева» из факта его участия в посольстве 1495 г.[417] Выше было показано, что В. Гусев не имел никакого отношения к Судебнику 1497 г., а слова «Володимера Гусева писати» в Типографской летописи являются, как справедливо полагают Я. С. Лурье и Л. В. Черепнин, пометой, введенной в текст. В Типографской летописи слиты два источника: материалы свода 1497 г. о челобитьи Ивана III митрополиту и запись Троицкого летописца, в котором дата «в лето 7005» должна относиться только к сообщению о Судебнике, а не к коронации Дмитрия (7006 г.). Находка А. Н. Насонова показала, что датировка Судебника 7006 г. в Типографской летописи просто ошибка и нет оснований относить утверждение Судебника к 1498 г.

С. Б. Веселовскому принадлежит много тонких наблюдений по генеалогии и службам участников заговора. В частности, он обратил внимание на то, что Еропкины служили при удельных дворах. Происходили они из измельчавших смоленских князей, бежавших в начале XV в. на Русь. Андрей Еропкин служил Борису Волоцкому, но был почему-то лишен им вотчины (до 1477 г.). Афанасий числился в свите во время поездки Ивана III в Новгород в 1495 г. Крупным дипломатом был Михаил Степанович Кляпик-Еропкин, ездивший в 1492–1493 гг. к императору Максимилиану. К середине XVI в. многочисленные Еропкины владели землями в Волоколамском, Клинском, Воротынском и Можайском уездах.[418]

Кн. Иван Иванович Хруль Палецкий накануне казни был, очевидно, очень молодым человеком, ибо его отец служил воеводой даже в 1507–1512 гг. Младший брат Ивана Хруля — Борис был боярином Андрея Старицкого и казнен «торговой казнью» в 1537 г.[419]

Как и А. Еропкин, из семьи измельчавших смоленских князей происходил Щавей Скрябин-Травин. Иван Иванович Салтык-Травин участвовал в 1483 г. в походе «на вогуличей», а в 1489 г. — на Вятку. До 1497 г. (около 80-х годов) его двор был распущен, а его послужильцев испоместили в Новгороде. Сохранилась духовная Салтыка 1483 г. Отец Щавея был его двоюродным братом. Брат Щавея Иосиф, покинув новгородское поместье, постригся в монахи до 1500 г. Щавей, как и А. Еропкин, в 1495 г. находился в свите Ивана III во время поездки в Новгород. Григорий Пырей и Иван Отава Осокины-Травины (двоюродные братья Щавея) в том же году входили в свиту княгини Елены. Их отец Иван Григорьевич Осока в 1496 г. получил половину Зубцова в кормление от князя Василия Ивановича.[420] Связи с Василием у Осокиных установились, следовательно, давно.

Одним из верных сподвижников Василия II и Ивана III был Иван Дмитриевич Руно, по происхождению человек неродовитый. Около 1483 г. он попал в опалу, и его послужильцы были испомещены в Новгороде.[421] О его брате Поярке, кроме летописной записи 1497 г., ничего не известно. Дьяк Федор Стромилов происходил из старинной дьяческой фамилии.[422] В 90-е годы он был дьяком Василия Ивановича, тогда великого князя тверского.[423]

С. Б. Веселовский считал, что дело Гусева было раздуто, многие (возможно, и сам Гусев) были оклеветаны, ибо «по неосторожности или из побуждений карьеры вмешались в семейное дело великого князя». К иному выводу пришел Черепнин, обратив, в частности, внимание на то, что в 1492 г., «очевидно, в связи с арестом и заточением в тюрьму за год перед этим князя Андрея Васильевича Углицкого с семьей» бежал в Литву Юшка Гусев. Кн. Андрей был «поиман» осенью 1491 г. Его арестовал кн. Василий Иванович Патрикеев — противник княжича Василия и его окружения. Никаких прямых данных о связи «поимания» кн. Андрея с бегством Ю. Гусева осенью 1492 г. нет. Черепнин ссылается только на предположение А. А. Шахматова о том, что Типографская летопись за эти годы (1482–1528) составлялась в Угличе, и делает вывод, что заговор «имел какое-либо отношение к антиправительственным кругам, действовавшим в Угличе».[424]

Однако связь Синодального списка Типографской летописи с Угличем обнаруживается только в пределах 1521–1526 гг. До 1497 г. список совпадает со сводом 1497 г. — митрополичьим (по мнению К. Н. Сербиной) или ростовским (по гипотезе А. А. Шахматова и Я. С. Лурье). Так или иначе, но угличский характер записи 1497 г. в Типографской летописи о Гусеве не может считаться доказанным. Андрей Углицкий умер в заточении в ноябре 1493 г. Пожалуй, самым сильным доводом против гипотезы о близости к нему Гусева являются сведения Типографской летописи и свода 1497 г. о том, что Иван III призвал митрополита и епископов, «прося у них прощениа о своем брате, князе Андрее Васильевиче, что своим грехом, несторожею, его уморил».