Россия ментовская - [30]

Все (крупные фабричные) заведения имеют каждое по нескольку сот рабочих, да между ними ютятся десятками мелкие фабрички, имеющие каждая не свыше ста рабочих; что же касается так называемых "мастерков", то есть мелких антрепренеров, получающих с фабрик сырой материал и отрабатывающих его на свой риск и страх у себя на дому и своими рабочими, то таких полуфабрикантов на каждую фабрику придется по крайней мере по десятку, и есть целые околотки, где добрая половина населения и состоит из таких антрепренерчиков и их работников. К этому следует прибавить массу женских мастерских, составляющих как бы филиальные, хотя и вполне независимые, заведения при фабриках: ленточницы, бахромщицы, карасницы (от карася, инструмента, на котором производится работа) и другие образуют собою целые рабочие группы, которых при каждой значительной фабрике считается по нескольку.

Таким образом, если полагать население Елохова и Покровского в числе от 30 до 40 тысяч, то ввиду значительного количества фабрик и однородных с ними мелких заведений, по крайней мере половину этой цифры нужно уделить на лиц обоего пола специально фабричных профессий: вот чем и объясняется кажущаяся пустынность и малонаселенность этой местности. В течение всех шести рабочих дней половина населения, около трех четвертей суток запертая на работе, понятное дело, не видна на улице, а остальную четверть, приходящуюся на вечер и ночь, ей тем более не до разгуливания по панелям, а разве до отдыха на койке. Зато воскресные и праздничные дни Елохова и Покровского отличаются редким оживлением: трактиры и кабаки по целым дням держатся как в осаде, на тротуарах нет прохода от "публики", притом самой "серой", полиция теряет голову, всюду слышится традиционная гармонья под аккомпанемент полупьяных песен...

В старину, и не весьма отдаленную, это праздничное одушевление, возраставшее с утра до вечера равномерным crescendo (усилением. - Ит.), в сумерки обыкновенно разрешалось исторической забавой московского простонародья: разумеем кулачные бои или так называемые стенки, устраивавшиеся иногда прямо на улице, иногда в прилегающей к Покровке части Сокольничьего поля, а всего чаще в Преображенском, на Генеральной и параллельных ей Суворовской, Божениновской улицах и на улице, доселе носящей название Девятой роты, выходящей на самый Камер-Коллежский вал, против ворот и стены знаменитого в то время притона Федосеевской беспоповщины Преображенского кладбища.

На этих улицах, всегда пустынных, но в праздничные дни тогда, как и теперь, кишевших толпой фабричного простонародья, был полный простор мужицким кулакам разгуляться во всю ширину русской натуры, и действительно побоища то и дело устраивались грандиознейшие с заправскими убитыми, до полусмерти забитыми и до неузнаваемости искалеченными.

Обыкновенно стенки устраивались между двумя вечно почему-то враждовавшими одна с другой фабриками: суконщиков Носовых и платочников Гучковых. Каждая из них считала в те времена от 4 до 5 тысяч душ фабричных, так что главные действующие корпуса этих своеобразных маневров оказывались равносильными, и к каждому из них присоединялись вспомогательные отряды, высылаемые с других фабрик и входящие в состав носовской или гучковской армии сообразно тому, к чьей стороне склонялись нравственные симпатии того или другого отряда. Побоища происходили отнюдь не "с бацу", как говорится, в силу полупьяного азарта или какого-нибудь случайного инцидента; напротив, стенка замышлялась чуть не за неделю, обсуждалась на военном совете, который собирался в том или другом фабричном трактире, и окончательные решения по организации битвы принимались военачальниками обеих сторон по взаимному соглашению. О месте и времени побоища становилось известным всякому, кто интересовался им, по крайней мере дня за два, так что к созерцанию грандиозного зрелища собиралась буквально со всей Москвы масса любителей воинственных ощущений... Подробнейшие инструкции заправилам стенки сообщались ее главнейшими распорядителями в течение всего праздничного дня в каком-либо из трактиров возле Покровского моста, на котором целый день и толкались будущие герои сумерек, вырабатывая все детали предстоящего боя.

Как у носовцев, так и у гучковцев еще доселе свежи предания о непобедимых рыцарях кулачного боя и мужественных вождях стенок. Это были, конечно, простые фабричные, искусившиеся в энергических приемах российского бокса, блиставшие атлетическими формами, выделявшиеся непомерной физической силой, прямые потомки тех богатырей, что ломали червонцы, как мятный пряник, сгибали подкову, как камышовую трость, и за задние колеса останавливали громоздкий тарантас, влекомый тройкой резвых коней. На кулачные бои они смотрели не как на забаву, а как на дело, к которому они предназначены самой судьбой, как артист смотрит на подмостки, и к этому делу относились с суровой добросовестной педантичностью...

Рыцарские уставы кулачных боев, правда немногочисленные, блюли они с самой идеальной, нелицеприятной строгостью, и нарушение их, особенно сознательное и намеренное, карали с драконовской беспощадностью и жестокосердием. Один из пунктов этих уставов, отдаленно предварявший Брюссельскую конференцию о разрывных снарядах, запрещал, например, употребление в бою каких бы то ни было орудий, кроме кулаков, но находились и в этом деле добровольной забавы канальи, предпочитавшие действовать не честными средствами, подобно тому, как бывают люди, даже в безденежной карточной игре не способные удержаться от плутней.