Россия, которой не было - 2. Русская Атлантида - [50]

Но в XIV веке китаец уже не совсем узнал бы европейское общество. В нем уже было то, чего нет в Китае, — огромное внимание к личности человека, к его способности творить, создавая произведения искусства, вторую природу, уподобляясь Богу в этом творчестве. А европеец счел бы Китай несколько пресным и скучным, не придающим должного значения творческой личности.

В XVI веке разрыв оказался бы еще больше, в XVII он стал таким огромным, что трудно стало понимать друг друга.

Чаще всего в развитии Европы выделяют давно и хорошо известные этапы Возрождение — XIV—XVI века. Реформация — XVI—XVII. Просвещение — XVII—XVIII. Индустриализм — самый конец XVIII, весь XIX, самое начало XX века. Но все это деление очень условно, крайне относительно. В действительности идет единый поток событий, стремительные изменения и культуры общества, и внешних форм общежития.

Европа постоянно изменялась, и изменялась вся, полностью, от крестьянских изб до королевских дворцов. С каждым годом жить в ней становилось все удобнее и безопаснее, потому что законы и обычаи придавали все большее значение личности каждого человека. Все важнее становилось соблюсти интересы не только правителя и его окружения, не только верхушки общества, но каждого или почти каждого человека.

Изысканная прелесть безопасности

Боюсь, что эту главу кто-то может принять за некий панегирик, прославление европейского пути развития. Наши люди до такой степени идеологизированы, так привыкли, что всякая информация обязательно должна нести в себе пропаганду, что непременно пытаются ее искать даже там, где ее нет и в помине. Так вот: речь идет не об агитации и не о пропаганде.

И для содержания книги не имеет никакого значения, кто выступает за что или против чего. В том числе не имеет никакого значения, за кого или за что ратует автор этой книги. Имеют значение факты.

Что же касается моего предпочтения свободы холопству и прав гражданина включению в общины, казачьи курени и комсомольские организации, то позволю себе сравнить судьбы двух людей XVIII столетия, двух современников. Опять же не в порядке пропаганды, а в порядке информирования читателя.

…Они жили в одну историческую эпоху, почти что в одно и то же время и были людьми одного общественного слоя: Дарья Николаевна Салтыкова и маркиз де Сад. При стечении обстоятельств они вполне могли бы познакомиться. Роман все-таки маловероятен, потому что маркиз был младше Салтыковой на 10 лет, но знакомство вполне могло быть.

Помещица Дарья Николаевна Салтыкова родилась в марте 1730 года и вошла в историю, как страшная Салтычиха. Больная женщина, Салтыкова убила по меньшей мере 157 человек, в основном своих крепостных девок. По меньшей мере потому, что, вполне возможно, не стали известны многие, как говорят юристы, «эпизоды» ее преступлений.

Ну, а число тех, кто лишился по вине Салтыковой здоровья — и физического, и психического, — нам и вовсе неизвестно. Никто никогда не считал.

В 1768 году все-таки состоялся процесс. Салтычиху приговорили к смертной казни, но добрая царица Екатерина II не велела казнить смертию, заменила казнь на пожизненное заключение. До самой смерти, до 1800, а по другим данным до 1801 года, Дарья Николаевна Салтыкова находилась в одиночном заключении, на цепи, в полном мраке. Свечу приносили вместе с едой, уносили, когда поест.

Маркиз де Сад попал в заключение по поводу, который может показаться смешным после истории Дарьи Салтыковой: маркиз, написавший к тому времени несколько статей и книг, решил, так сказать, перейти от теории к практике и выпорол бродячую торговку. Всего-то?! Да, всего-то. За совершенное преступление маркиз де Сад был арестован, осужден и попал в тюрьму. Там он провел несколько лет; еще до окончания срока был обследован врачами и переведен в сумасшедший дом. В те времена разница между тюрьмой и сумасшедшим домом была не очень велика, но тем не менее.

Никто не лишал де Сада титула, он и умер маркизом.

Никто не лишал его богатства, он и умер состоятельным человеком. Более того, и в тюрьме, и в сумасшедшем доме он писал книги. Эти книги находили своих издателей и читателей, казна маркиза прибывала.

Только в одном сумасшедший маркиз разделил судьбу Салтыковой — до самой смерти, до 1814 года, он был лишен свободы. Никто, правда, с садистской мелочностью не уточнял, что сидеть он должен на цепи и жить в полной темноте. Никто не мстил ему за отвратительные книги, за больную пропаганду своего уродства. Его даже водили гулять по улицам Парижа, и маркиз развлекался тем, что покупал розы корзинками и с гадостной улыбкой швырял их в грязь, под колеса идущих экипажей. Ему это позволялось. Законов, запрещавших мусорить на улице, еще не существовало, а маркиз, помимо своего «вывиха», оставался вполне вменяемым и тратил свои деньги, как хотел.

Но богатый человек, известный писатель, носитель титула маркиза де Сад, был сочтен опасным для общества — и его лишили возможности причинять вред и быть источником опасности для других граждан.

— А Жиль де Ре? — обрадуется иной читатель. — Он-то убил несколько десятков ребятишек! Вот видите!